тщательно оберегал от постороннего взгляда. Таня… Знала бы она, знали бы все другие, насколько я порой ощущал себя иным по отношению к этому проявленному миру…
— Егор Степанович, пожалуйста! Вы сходите со мной к Толмачевой? Я вас очень прошу! — настаивала на своем Таня.
«Какая все же ты трусиха», — подумал я и сдался:
— Ок. Ну, давайте сходим.
— Когда? Сегодня в конце рабочего дня, да?
— Зачем же ждать? Сейчас после столовой сразу и зайдем.
Музей занимал значительную часть Дворца, распространившись своими залами на два этажа. Внизу размещались два связанных друг с другом зала природного краеведения, заставленные различными минералами, морскими раковинами, чучелами животных и птиц, рельефными картами, рисунками, фотографиями и всякой другой всячиной. Эта часть музея мне не нравилась, возможно, из-за того, что оформление экспозиции явно устарело и подача информации не вдохновляла на собственные натуралистические экзерсисы.
Все самое интересное находилось на втором этаже. В большом квадратном зале с огромными полукруглыми окнами размещалась художественная галерея Дворца. И здесь было очень неплохо. Крымские маки, уютные дворики и море — беспроигрышные темы. Коллекция представляла главную ценность тем, что все картины были из далеких советских шестидесятых и семидесятых. Я удивлялся тому, как она смогла уцелеть и не была признана морально устаревшей. И уж совершенно точно в этом не было никакой заслуги Эльвиры — просто везение.
У меня здесь были особенно любимые работы. Одна из них — портрет молодой Анджелы Дэвис. Поначалу меня, конечно, привлекли только копна черных волос и темного шоколада кожа женщины. Но затем… Не знаю, что именно, может быть, какая-то надежда в этом образе и легкая то ли тоска, то ли грусть по какому-то другому, неведомому миру. Ее широко распахнутые глаза и слегка приоткрытый рот, казалось, не могли не сказать чего-то очень важного. И я каждый раз подходил к ней в надежде услышать это. Еще я очень полюбил серию графических работ одного художника с различными сценами из советской романтики. Здесь были и целующаяся пара на скамейке в весеннюю оттепель; и стоящая у стены дома девушка летней ночью; и мальчишки, с завистью и восхищением провожающие корабли в порту; и репетирующий оркестр. Были здесь и интересные акварели с кипарисовыми аллеями и старенькими троллейбусами, и вечные пляжные истории. Всякий раз я забывался, когда заходил в этот зал. Я пропадал, я терялся в настоящем — точь-в-точь по Шопенгауэру.
И наконец, еще один музейный зал был посвящен истории и археологии края. Я часто тут наблюдал, как увлеченные дети, согнувшись в три погибели над стендами, ползали глазами по античным амфорам и вазам, монетам, фрагментам барельефов, по различным осколкам чего-то там. Во мне и самом в эти минуты просыпался мальчишка, и все античные герои — реально существовавшие и вымышленные гомерами и Софоклами — начинали водить в моей голове свои красивые древнегреческие хороводы. И это немного пьянило. Любой желающий здесь мог на карте обозначить скитания Одиссея и аргонавтов и убедиться, что залив Лестригонов — это не что иное, как Балаклавская бухта, а Сцилла и Харибда — гурзуфские Адалары.
Экскурсоводы сидели в кабинете как раз рядом с археологическим залом. Когда мы заглянули туда, к счастью, там была одна только Толмачева. Толик и Виталий Семенович проводили занятия с детьми. Эльвира что-то листала в своем телефоне. Мы немного застали ее врасплох. Так бывает, когда ты заходишь в рабочий кабинет, а человек сидит в телефоне или смотрит кино на компьютере, и ему сразу становится немного неудобно.
— Добро пожаловать, методотдел! — с немного наигранной улыбкой приветствовала нас Эльвира. — Проходите.
Мы поздоровались и присели на диван.
Честно говоря, я не хотел начинать этот разговор и ждал, когда это сделает Таня, но та тоже молчала. В итоге повисла дико смешная пауза, заставившая нас троих дружно рассмеяться.
— Коллеги, я так понимаю, у вас какое-то дело? — все еще смеясь, спросила Эльвира.
— В общем, да, — ответил я. — Таня, начинайте уже.
Эльвира внимательно слушала Таню, периодически качая головой и постукивая по столу своими разноцветными ногтями.
Рассказав всю историю, Таня не сказала главное — зачем мы, собственно, сюда пришли. Эльвира конечно же все поняла, но любила, когда ее просят, ведь от этого значительно возрастала цена оказываемой ей услуги.
— Мы хотели с Егором Степановичем вас попросить разложить карты… — промямлила Бережная.
Я решил вклиниться:
— Мы действительно очень обеспокоены и хотели использовать, так сказать, эту возможность. Эльвира, я слышал интересные отзывы о ваших способностях.
— Даже так, — она довольно ухмыльнулась.
— Ну, это уже не секрет во Дворце, — подтвердила Таня.
Эльвира встала из своего кресла и подошла к окну, делая вид, будто что-то там разглядывает.
— Хорошо. Я разложу карты. Приходите ко мне после пяти.
По дороге в кабинет мне встретился Витька. Как всегда взлохмаченный, в вытянутой футболке он бежал куда-то по своим делам.
— Привет, — бросил он мне.
Витек был один из немногих во Дворце, с кем я был на «ты». Хотя он был младше меня на четыре года, мы быстро сблизились на почве общей любви к кино. То есть подружились почти сразу, как я сюда приехал. Когда Тамара рассказала, что здесь есть не только театральная студия, но еще киноклуб и целая киностудия, я сразу же попросил как можно подробнее рассказать об этом. Так я и познакомился с Виктором. Он был таким самообразовывающимся бродягой: сегодня — тут, завтра — там. Да, в нем было много именно свободы и полное отсутствие страха что-либо потерять. Его нельзя было назвать интеллектуалом, но Витька обладал прекрасным чутьем и вкусом к умному и красивому кино, а стало быть, и к жизни. Когда я появился во Дворце, он решил, что нашел родственную душу и того, с чьими взглядами смог бы сверить свои представления. Он частенько заходил к нам покурить на балкон и, зная, что я не курю, все равно просил меня постоять с ним за компанию. Иногда после работы мы ходили на набережную выпить пива или искупаться в море. Витек был славным парнем. Мне нравилась его увлеченность кино. В человеке всегда должна быть увлеченность чем-то высоким, иначе он превращается в ограниченное и злое существо, в сущий кактус. Если человек любит хорошее кино, значит, как правило, он открыт хорошей литературе, музыке, живописи. Тут все тянется одно за другим. Так и наши беседы с Витькой от обсуждаемого фильма широкими кругами расходились в иные сферы и области.
— Ты уже выбрал фильм для просмотра? — спросил он у меня.
Неделю назад я предложил
