только сам человек. Или ответов нет - как у него. Или просто Саша ему не по зубам и он всегда знал это. Важно не что с ним, а почему так? Она всегда была чужой женщиной и ею остается. Остальное уже следствие - его реакции, поступки. Да и любое шевеление в штанах принимать за что-то серьезное - глупо...
Уже на операционном столе, введя в вену препарат, анестезиолог посоветовал считать про себя, ну или читать стихи.
Стихи? Ну ладно, пускай будут стихи - послушно прикрыл Виктор глаза.
«Я гляжу ей вслед - ничего в ней нет, а я все гляжу... взгляд… не отвожу…» «Ца-ца-ца» - будто наяву слышится веселый голос отца, произвольно продолжающий припев и ответный смешок мамы:
- Это уже с другой оперы, это когда...
- Заметь - не я первый сказал... за свои слова… отвечать… - веселится где-то там - в прошлом, отец. С наигранным возмущением отшучивается мама…
А сознание уплывает, не успев осознать простую истину, насквозь пронзающую песню. Зато память уже дорисовала всю картину и душа радостно окунается в почти забытое ощущение полного и безусловного счастья.
И будто бы тоже сентябрь, но самое начало. И первое бабье лето с легкой позолотой на листьях и летящей без ветра паутиной. И выходные в школе. И воздух буквально звенит, настолько он чистый и глубоко прозрачный - в деревне у бабушки, в детстве. Звуки взрослых разговоров и падающей в вёдра картошки - с огорода. И пластинка на старом проигрывателе у открытого окна.
И песня эта... старая.
А девятилетний Витька, не шевелясь, сидит на старом венском стуле - в ставших короткими за лето штанишках и любимой майке с глазастой машинкой. И заворожено смотрит, как ровно плывет под иглой винил. И внимательно вслушивается в слова, стараясь вникнуть в их смысл. Хочется понять, потому что ему неожиданно нравится. Что-то в них есть... очень правильное?
Но так и не понимает… еще нет.
Глава 8
Потихоньку я нащупала тонкую грань, на которой теперь и балансировала, отрицая очевидное и сместив приоритеты в сторону Вовки. Из острой и обжигающей боль потери понемногу превращалась в тупую хроническую.
Заставлять себя жить, выискивая радости в чем только можно, не пришлось - первые паника и растерянность схлынули и Вовка занял все мои мысли и время тоже. Это оказалось и трудно, и немыслимо интересно, потому что у меня родился удивительный ребенок. Здоровенький, он рос, как положено, и ко второму месяцу у него красиво округлилась головка, а с кожи полностью ушли высыпания и шелушение.
А еще он был способным и умным. За это говорило то, как быстро он развивал в себе все то, что должен развивать ребенок его возраста. Лежа на животике, он уже не просто ненадолго поднимал головку, но еще и поворачивал ее в сторону, а это большая редкость.
Быстро пришел в норму слух, и он живо реагировал на звуки. Причем не обязательно плакал, хотя плач как раз главный способ общения у малышей этого возраста. А Вовка замирал и водил глазками - искал источник шума?
А еще сразу узнавал мой запах, крепко хватался за палец, забавно кряхтел, когда пачкал подгузник, много спал, замечательно сосал грудь и главное - улыбаться стал еще до месяца. Смешно морщился носик, глазки превращались в щелочки, а мордашка становилась умной и хитрой.
- Просто гримаска, для улыбок рановато, - безэмоционально отметила врач.
Но я-то знала…
Постепенно формировалась стратегия развития нашей семьи: только я могу дать сыну возможности, а значит сделать это обязана.
Это не означало, что я окончательно приняла то, что Ильи больше нет. И нет, я не прислушивалась к шагам на лестнице и не искала его взглядом на улице - умом понимала, но в душе так мужа и не похоронила.
В шкафу так и оставалась его одежда - мама хотела ее убрать, а я не дала. Были наши фотки и разные мелочи, купленные им или сделанные его руками. Я еще слишком хорошо помнила их и ужасно скучала, понимая, что других не будет. И было мне от этого… непонятно - и горько, и сразу же правильно.
Мы с ним когда-то мечтали - каждый о своем, но озвученные вслух мечты разделили надвое, признав стоящими. Я, например, хотела попробовать блюда «высокой кухни» и понять - дело в понтах или там правда пир вкусовых сосочков? А Илья хотел пройтись если и не по Стокманну, то хотя бы по Елисеевскому и класть в корзину все, чего захочется, не глядя на цены.
Мы поняли друг друга. И ресторан, и гастроном стали бы тестом на жадность и практичность - испытанием деньгами. Сможем мы радоваться покупкам, пуская деньги на ветер? Я не была в этом уверена. Хотя практичность - не самая плохая черта характера, да и воспитала нас не только деревня.
Еще была Наина, Наина Витальевна - директор интерната и старший воспитатель. Она уже тогда была пожилой и ходила с палочкой. Наверное, когда-то в ее жизни случилось плохое, иначе не жила бы она одна и не отдавала всю себя чужим детям. Но никто из интернатовских не был в курсе ее прошлого.
Ее любили и старались быть похожими, особенно девочки. Но у меня вот так и не получилось ни говорить мягко, ни ходить спокойно - или носилась, или пританцовывала на месте. Правда из речи ушло резкое вологодское оканье и местечковые обороты, потому что Наина настаивала: наша визитная карточка не внешность - ее зачастую не исправить, а личное достоинство и речь - классически грамотная русская речь.
Она собрала замечательный преподавательский состав, нашла состоятельных спонсоров и постоянно что-то придумывала, чтобы заинтересовать нас учебой. Трудно объяснить феномен Наины, как и особенности Илюшиных родителей, но одиннадцать лет у нас перед глазами был пример того, «как нужно».
В младших классах я бездумно обезьянничала. А подросла и поняла, что дело не
