— Чем плохо утерять связь с незримыми мирами? — Свен погладил свою золотую вайнскую бородку, и она исчезла, открыв гладкий подбородок, а волосы на голове бога потемнели. — Не будет у тебя чутья, не будет удачи. Мы не услышим твоих молитв, не пошлем знаков, озарений и провидческих снов, не подскажем, не поможем.
— А вы можете помочь? — спросила я.
— Можем и поможем, — уверил Свен. — Если дашь обет службу нам сослужить.
Комната в доме Старой Хель исчезла, кругом расстилалось что-то мутное, синевато-бледное — то ли туман, то ли снега.
На Свене были посконные штаны и рубаха, подвязанная вервием, на Свяне — простое платье из некрашеного льна.
— Какую службу?
— Поймешь в свое время, — она мелодично рассмеялась, отбросив за спину черную косу. — Так ведь уговор с богами заключают. Не знала?
Знала. Это во всех сказках говорится: надо наперед пообещать, что исполнишь любой приказ, всего один, но что за приказ, не узнаешь, покуда час не пробьет.
— То-то же, — усмехнулся Свен и посерьезнел: — Так даешь обет?
— Даю, — сказала я.
— Тогда скрепим уговор печатью.
Он очутился рядом и, взяв в руки мое лицо, коснулся губами лба, а потом то же самое сделала Свяна.
— Твое тело мы вернуть не можем, — сказала она.
— Не в нашей это власти, — уточнил Свен.
— Двуликие принадлежат Двуликому.
— Но не проси его. Не ответит.
У Двуликого нет храмов. Бог, давший начало всему сущему, смотрит на мир, но не вмешивается. Так нас учили.
— Как это нет храмов? — притворно нахмурилась Свяна, и лен на ней превратился в вишневый бархат, коса рассыпалась, длинные густые пряди собрались в модную прическу. — А Храм Всех Богов? В Альготе!
— Там в Ночь Всех Богов, — торжественно произнес Свен, одетый теперь в парадный бархатный сюртук, — Двуликий нисходит в мир, чтобы отворить дверь между старым годом и новым, между явью и неявью, между былью и небылью, между жизнью и смертью…
— Входит с одним ликом, выходит с другим.
— В самую долгую ночь все заслоны и преграды падают.
— Так же падет заклятье, что лежит на тебе.
— Но помни! Если не поспеешь к сроку…
— Если не будешь ночью в храме…
— Если не вступишь в Лабиринт судеб…
— Ходить тебе в зверином обличье до конца дней!
Утром я выбралась из перин и увидела, что из комнаты есть выход. Значит, можно отправиться на разведку. Самое время — пока остальные еще спят.
Откуда я знаю, что настало утро? Кошкой я всегда это чую.
Туннель оказался тесным, как барсучий лаз. Вероятно, он предназначался для кошек, несущих службу в комнате снов. Или для меня одной? Было жутковато. Так и чудилось, что перламутровые, мягко светящиеся стены вот-вот сожмутся и раздавят. Потом я услышала звуки, ощутила запахи — и выбралась в сеть коридоров обычного человеческого размера. Эти коридоры не появлялись и не исчезали, а просто были. И двери в них — были. Вещественные, прочные, пусть и странной овальной формы.
Створки одной из дверей стояли открытыми. За ними в большой комнате, похожей на кабинет управляющего или королевского чиновника, раздавались взволнованные голоса, мужские и женские:
— Вы только подумайте, каков наглец!
— Да как у него бесстыдства хватило заявиться к нам и чего-то требовать!
— Мы же не собираемся впустить его, доброчтимый?
— Ни в коем случае, — отозвался низкий властный голос. — Слуга Дакха не переступит порог нашего храма.
— Но доброчтимый! — возразил кто-то. — Если этот оборотень в самом деле опасный преступник, мы не можем покрывать его!
У меня лапы задрожали.
Бежать! Прятаться!
Но куда?..
Я юркнула за створку двери и не дыша прислушалась.
— С оборотнем мы решим сами, — объявил не менее твердый женский голос.
— А знаете, — вмешалась другая женщина, — вчера вечером ули Агнета нянчилась с новой кошкой. Черная такая.
— Вот и найдите эту кошку! Все свободны.
Собравшиеся в кабинете разом пришли в движение. Раздались вздохи, шелест одежд, зашуршали по полу подошвы мягких сапожек. Служители неторопливо расходились в разные стороны, обсуждая случившееся, а я сидела за дверью, как в ловушке, не смея шелохнуться.
— Вы меня звали, доброчтимые? — послышался тихий, смиренный голос.
Агнета! Должно быть, она пряталась в кабинете или, как тут водится, явилась из только что открывшегося проема.
— Ты знаешь волю божественной четы? — спросил мужчина.
— Знаю, доброчтимые.
— Вот и выполняй. И не попадайся никому на глаза.
Аннета вышла в дверь, за которой я пряталась, ступая тише мыши, но дыша так, будто только что обежала половину Свеянска.
Легкий шорох, почти беззвучное движение перламутровой створки…
— Чернушка, не убегай! Я выпущу тебя так, чтобы он не узнал.
В стене напротив сейчас же образовался ход.
— Идем… — Агнета запнулась и закончила: — Идемте, госпожа.
— Понимаете, я сновидица, — в нешироком туннеле, уводящем вглубь храма, кроме нас, никого не было, и ули говорила, не понижая голоса: — Не такая сильная, как те, кто живет на острове, но во сне мне часто является Свяна, а иногда Свен. Вчера они оба сказали, что надо ждать особого гостя. Я не думала, что это будешь ты… Вы. Будете. Я думала, вы просто кошка. А сегодня был еще один сон, и Свяна велела помочь вам убежать от секача. Он сидит в санях у главного входа, а вокруг храма понаставил меток, чтобы никто не выскочил незамеченным. Но я вас подземным ходом выпущу. Чужие о нем не знают…
— Госпожа Кошка, — Агнета помялась. — Секач… он сказал, вы человека убили. Это ведь неправда?
Я все-таки решилась взглянуть на него — издали, с крыши склада москательных товаров госпожи Торнеке.
Утро было серым. С неба сыпал частый снег; за белесой завесой люди и сани, съехавшиеся на очередную свадьбу, казались мутными пятнами. Но я сразу поняла, какие из саней принадлежат секачу.
Как раз в этот момент он откинул меховую полость, которой укрывался, вылез наружу и молодцевато прошелся по утоптанному снегу перед входом, разминая ноги. Короткий приталенный полушубок с поднятым воротом ладно сидел на его подтянутой фигуре, под черной шапочкой угадывалось по-ланнски смуглое лицо, и я заметила, как женщины из числа гостей поворачивают головы в его сторону.
Когда проем открылся и народ потек внутрь, секач не сделал попытки смешаться с толпой. По словам Агнеты, он уже пробовал. Но храм его не впустил.
