дурь из головы вышибут, хотя не утаю, что сам я не скрываю вражды к нашему королю Эдварду, коль скоро мой отец и старший брат были обезглавлены по его приказу после битвы при Таутоне. Я сам чуть не погиб при Тьюксбери — меня спас колосский командор Джон Лэнг-строзер, упокой, Господи, его душу.
— Да, король Нэд и его обезглавил, как петуха, — задумчиво ответил Томас Грин. — Ну да плюнь. Ведь здесь наш господин не Эдвард Йорк, а Пьер д’Обюссон. Хороший мужик, незлой. Но, что удивительно, может без всякого кнута заставить работать так, что семь потов сойдет, но обиды на него за это никто не держит. Ладно, я все с разговорами своими, а ты, поди, устал и голоден.
— Признаться, да.
— Сейчас мы это поправим!
Громогласным окриком сэр Томас заставил челядь суетиться, и скоро в зале был накрыт хороший стол, к которому на запах тут же явилась пара капелланов. Старый рыцарь косо глянул на них, словно одно их присутствие могло испортить предстоящее веселье, но потом решил не обращать на святош внимания.
Лео меж тем сел за стол и будто растаял — сколько уж он не пировал по-человечески? Лишь после освобождения, в Константинополе. Но разве сравнишь портовый трактир с госпитальерским столом?
Правда, завтрашнее причастие несколько связывало юношу в смысле выбора угощения, но с течением трапезы это как-то подзабылось, поскольку за столом юный Лео во всем брал пример с Томаса Грина.
Этот рыцарь сразу стал понятен Торнвиллю — жизнерадостный человек, с таким можно неплохо гульнуть, ведь мирское прошлое просто так не вытравишь.
Однако брать пример с Грина Торнвиллю оказалось трудно. Старый бражник пил, как лошадь, и быстро вывел из строя не только обоих капелланов, не могших за ним угнаться, но и Лео, окосевшего от красного вина и от усталости.
— Ничего, — прокомментировал сэр Грин, — гулять может, хоть и не сравнить с нашим поколением. Жидковат.
Он велел слугам отвести Лео почивать, после чего без зазрения совести продолжил пировать один. Торнвилль же заснул тяжелым хмельным блаженным сном без сновидений.
3
Филельфус нагнал д’Обюсона и его спутников, когда те уже миновали ворота Святого Павла и направлялись на мол башни Святого Николая. Псы бодро бежали чуть впереди, изредка погавкивая.
Меж тем внимание иоаннитов привлекла выходившая из военной гавани венецианская галера с незадачливым посольством. Дель Каретто не смог сдержать зависти при виде этого могучего, красивого судна, несущего вдвое больше тяжелых пушек против галер иоаннитов, и горько воскликнул:
— Когда ж у нас появятся такие корабли?
— Когда у меня в казне будет хоть десятая часть того, чем владеет прижимистый лев святого Марка, — с мрачноватым юмором заметил великий магистр. — А доселе наш орден подобен бедняку, который ест и носит не то, что хочет, а то, что сможет достать или выклянчить.
Этим горьким замечанием магистр Пьер заставил дель Каретто замолчать, хотя итальянцу и было что сказать: уже не первый месяц он обдумывал идею большого корабля, обшитого железом или свинцом, и посему практически неуязвимого для вражеских пушек. Много часов провел дель Каретто в уединении, делая расчеты и ставя опыты, однако не спешил рассказывать об этом всем и каждому.
Однажды он неосторожно поделился своей идеей с адмиралом, орденским "столпом" Италии, и оказался обсмеян. Затем принес модель, но адмирал достал трактат римлянина Витрувия, быстро полистал и в назидание велел Фабрицио прочесть указанный им "урок" вслух.
В отрывке говорилось: "Не все возможно произвести одним и тем же способом… Некоторые вещи таковы, что на модели они кажутся правдоподобными, но, будучи увеличены, разваливаются, как это можно видеть из следующего. Буравом можно буравить отверстия в полдюйма, в дюйм и в полтора, если же таким способом мы захотели бы сделать отверстие в пядь, это не было бы осуществимо, а об отверстии в полфута или больше не приходится даже и думать. Точно так же по некоторым моделям видно, что исполнимое в малых размерах неисполнимо тем же способом в больших".
— Понял? — наставительно вопросил тогда начальник, а на робкое щебетанье молодого рыцаря о том, что можно построить хотя бы маленькое судно для пробы или же поэкспериментировать на каком-либо старом корабле, "столп" все равно отказал: — Этакая посудина при малом волнении или просто на резком повороте черпанет воду — и камнем на дно. Тебя-то не жалко, а вот то, что погубишь с собой деньги и людей, будет прискорбно. Что говоришь? Добровольцев набрать? Вот и получится корабль дураков. Разговор окончен!
Все это живо вспомнилось сейчас итальянцу. Конечно, великий магистр д’Обюссон хорошо к нему относился, но ведь одной из главных заповедей в ордене было послушание начальству, а непосредственным начальством дель Каретто был как раз адмирал. Причем дель Каретто подчинялся ему и как итальянец "столпу" своего "языка", и как предложивший проект корабля — орденскому адмиралу.
Тем временем внимание уже почти дошедших до башни Святого Николая иоаннитов привлекло другое суденышко — небольшая галерка, нахально стремившаяся в военную гавань.
Магистр с интересом стал ждать, как поступит крепостная охрана, и та не подвела: заскрежетали огромные звенья цепи меж башнями Найяка и Ангелов. Проход был прегражден, а с башни Наяйка одиноко "чихнул" выстрел — не слишком близко от суденышка, но не так уж и далеко поднялся водяной столб от попавшего в воду ядра. Галерке не оставалось ничего иного, как остановиться и ждать, когда к ней подплывет быстро оторвавшаяся от берега лодка.
— Неплохо сработали, — похвально отозвался великий магистр, успокаивая разлаявшихся любимцев, поглаживая их по лобастым головам. — Но что-то я флага никак не различу. Ладно, ничего, после узнаем, кто это к нам так рвался, а пока пойдем посмотрим на труды брата Шарля.
…Рыцарь Шарль де Монтолон обладал многими ценными качествами, среди которых нельзя не отметить добросовестность и преизрядные познания в фортификации. Он вел жизнь нелегкую и полную трудов, за что и находился на хорошем счету у магистров ордена, а чтобы оценить всю степень доверия, которое оказал этому рыцарю д’Обюссон, поручив укрепить портовую башню Святого Николая, надо знать, чем она была для города и крепости.
Форт Святого Николая, стоявший на молу в окружении моря, это каменный часовой, и на него первого, в случае чего, должна была обрушиться вся ярость врагов. Когда-то, в более спокойные времена, там находилась церковь одноименного святого, однако нападения мамлюков привели к единственно верному решению — вмуровать церковку в толщу новой цилиндрической башни диаметром 17,3 метра, возведенной в 1464–1467 годах.
