существ, столь несовершенных и ужасных!».
Простим романтику романтическое, простим и по причине его болезненности и чрезмерной чувствительности, но он прав, главное чудо в этом между. Дух захватывает от открывающихся возможностей. Благодарю судьбу, что сейчас, в этот миг (6 января, 2014 года, ровно 13 часов, добавлю в возрасте 76 лет), испытываю восторг от этих расширяющихся возможностей.
От продолжающихся расширяться границ свободы человека.
…краткое послесловие к разделу
Надо ли говорить, что моя гендерная «теория» обрывочна и спонтанна, что не позволяет называть её теорией.
Но без неё мне трудно было бы объяснить свою позицию и перейти к моему личному опыту, который и привёл меня к феминизму.
Раздел второй
Как я стал феминистом: «феминистами рождаются или феминистами становятся»
…несколько вступительных строк
Мне нравятся строки Евгения Рейна[91]:
В последней, пустой электричке
Пойми за пятнадцать минут
Что прожил ты жизнь – по привычке.
Кончается этот маршрут.
Действительно, маршрут кончается, вот-вот окончательно завершится. Электричка, слава богу, не пустая. А то, что поредела, это точно.
Горький результат долгой жизни. Говоришь о себе, будто пишешь собственный некролог.
Может быть, меланхолически действует дата на календаре, сегодня 31 декабря 2015 года. Такая дата, вольно или невольно стучит в висок.
Точка. Нет времени для уныния. Мне всегда нравилась гениальная строчка Бертольда Брехта[92]: «бедность и слёзы – это слишком»-[93].
У меня свой вариант: «старость и слёзы – это слишком».
Осталось только сказать, что этот раздел самый личный, самый исповедальный.
Постараюсь не переступать черту, которая от исповедальности ведёт к мемуарам, тем более, к публичному стриптизу.
Как стать феминистом?
Хочу на собственном опыте понять «феминистами рождаются или феминистами становятся?»
…своеобразный парафраз вопроса об анатомии женщины…
И одолевают сомнения.
Где кончается генная программа и начинается творчество самой жизни?
До конца не знаю.
Без какой-то генной предрасположенности не обходится, а в остальном, пожалуй, всё зависит от того, в каком культурном мире мы оказались, каково в этом культурном мире соотношение «мужского/женского», и т. д. и т. п.
Благодаря генной предрасположенности плюс чрезвычайной пластичности психики человека, способности с самых ранних лет (почти с грудного возраста) гибко реагировать на культурную среду плюс обстоятельствам жизни, кто-то из нас становится Казановой[94], а кто-то евнухом в царском гареме, кто-то Еленой Прекрасной[95], а кто-то Атбалаханым.
…азербайджанское определение типа женщины, которая хотя и «ханым», «ханум», «госпожа», но походка, тем не менее, лошадиная (от азербайджанского «at» – конь, лошадь), и сама скорее похожа на мужчину, чем на женщину…
В моём случае, мне трудно судить какова была моя «генная предрасположенность», какова была культурная среда, что в этой среде говорили (и говорили ли вообще) о «мужском» и «женском». Но почему-то, склонен считать, что в моём «гендерном воспитании» (конечно, имплицитном) главную роль сыграли две женщины:
бабушка и жена.
Было и другое, встречи, разговоры, книги, фильмы, спектакли. Но, прежде всего, эти две женщины. То ли они, сами того не подозревая, разбудили во мне нечто изначально запрограммированное, то, что в культуре стало называться «феминизмом», то ли они сами его и зародили, сами его и сформировали, не зная самого этого слова-понятия.
Кто-то сказал, мы придумываем свои истории и начинаем в них верить. Возможно. Но кто знает, почему мы придумываем ту или иную историю, почему в одном случае мы придумываем несчастную историю, а в другом, счастливую, в одном увлекательную, в другом, упадническую.
Одно – несомненно. Обе женщины оказались сильнее меня.
Обе женщины передали мне свою жизненную энергию (витальность?[96]), которой мне всегда не хватало.
Не хватает до сих пор, когда их уже нет в живых.
Бабушка
Самые ранние годы своей жизни провёл у бабушки, мамы моей мамы.
Бабушка была родом из Шуши, там родилась и провела детство, и была азербайджанкой не просто по паспорту, но потому, что не знала другого языка, другой культуры, другой традиции, других принципов жизни. И, в сущности, не задумывалась над тем, что означает быть «азербайджанкой», тем более и слова такого, когда она росла никто не знал.
В те годы я говорил на языке, на котором говорила моя бабушка,
знал только азербайджанскую (шушинскую?) кухню в бабушкином приготовлении,
знал только азербайджанские сказки в бабушкином изложении,
слушал только азербайджанскую музыку, в основном, в бабушкином исполнении,
…трудно даже представить себе жизнь не только без телевизора, но без каких-либо технических средств воспроизведения музыки: как давно это было, и как недавно…
и многое другое, что впиталось от бабушки и стало частью моей натуры.
Бабушка была женщиной не только сильной, но и властной. Женщины из этого региона обычно мягкие, артистичные, сентиментальные, не лишённые известного притворства. Одним словом лицедеи. Моя бабушка была другой, с точностью наоборот, никаких сантиментов, никаких экивоков. Во многом, жёсткая до прямолинейности.
Дедушкин род несколько поколений занимался куплей-продажей азербайджанских ковров, занимался этим и мой дедушка, до тех пор, пока, в советские времена, это было дозволено (и даже несколько позже).
Одни ковры были расстелены на полу, другие стояли свёрнутыми в углу, они разворачивались и стелились, когда появлялся новый покупатель, а я считал обязательным поваляться-покувыркаться на очередном ковре.
С мужем, моим дедушкой, бабушка считалась мало, что по тем временам было редкостью. Он был младше её, выдали за него обманом, должна была выйти за его старшего брата, тот погиб после помолвки. Как было принято в те годы, невесту
…«gəlin», та, которая пришла, подробнее об этом чуть позже…
на сторону не отдавали.
Вот и оказалась моя бабушка женой моего дедушки.
Разводиться в те годы было непозволительно, так и прожила с дедушкой всю жизнь. Родила 14 детей, из которых ко времени моего рождения, в живых осталось только четверо. Трое сыновей и одна дочь. Я оказался первенцем дочери.
Отношение моей бабушки к мужу было связано не только с обманом, жертвой которого она стала. Он оказался совсем другим, мягким, сентиментальным, мог при случае прослезиться.
Кто знает, о чём говорили бабушка и дедушка долгими зимними вечерами, говорили ли вообще, если нет, то чем себя занимали, скажем, если бабушка вязала (помню), то чем занимался дедушка? Тянуло ли его к другой женщине, ведь и у него должен быть свой «звон», и он должен был нуждаться «в мягком, в женском»[97], что, скорее всего, не могла дать бабушка. Не знаю, воображению не за что зацепиться, но бесспорно властная
