влияющих на общее состояние человека, не поддаются лечению. С ними не может справиться ни твердая рука хирурга, ни новейшее чудо-лекарство из исследовательской лаборатории. Когда разум предает нас, найти способ справиться с повседневными жизненными задачами зачастую бывает очень трудно.
Джон Телнер из Оттавы – клинический психолог. Будучи одним из первопроходцев в лечении психических заболеваний, он помогал пациентам на протяжении нескольких десятилетий. Вот два случая, которые иллюстрируют, насколько важную роль играет взаимопонимание между терапевтом и пациентом.
Фото Бетти Телнер
Я начал карьеру в Монреале, где писал докторскую диссертацию по физиологической психологии. (Сейчас она называется нейробиологией.) Это наука о мозге и поведении, и я работал исключительно с лабораторными крысами. Затем я переехал в Оттаву, чтобы посотрудничать с двумя профессорами кафедры фармакологии медицинского факультета Оттавского университета. Я начал знакомиться с клинической деятельностью, проходя клиническую подготовку и разрабатывая модели депрессии у животных.
Я планировал вернуться в Монреаль, когда закончится моя стипендия постдока. Но одним пятничным вечером мне позвонил доктор Ивон Лапьер, психиатр и психофармаколог, один из моих наставников в Оттаве. Он сказал:
– Джон, тебе пора перебираться в больницу.
Чуть позже позвонила моя жена Бетти. Я объяснил, что доктор Лапьер предложил мне приступить к работе в больнице.
Она спросила:
– И что ты там будешь делать?
– Ну, осматривать пациентов.
– Но ты ничего не знаешь о пациентах, – заметила она. – Зачем ты им понадобился?
Так или иначе, в больнице я начал специализироваться на клинической терапии депрессии. Наверное, я был тогда всего вторым человеком в Оттаве, применявшим новый метод – когнитивно-поведенческую терапию (КПТ), которая сейчас, конечно, широко распространена. КПТ изобрел психиатр Аарон Бек, работавший в Пенсильванском университете. Он начинал как психоаналитик и постепенно осознал, что у депрессивных пациентов проблемы не только с настроением. У них проблемы и с мышлением. Его идея заключалась в том, что у людей с таким расстройством, как депрессия, действительно имеется в некотором смысле расстройство мышления (в дополнение к другим факторам). Не особенности мышления вызывают депрессию у таких больных. Но, когда они впадают в депрессию, их мыслительные процессы меняются, становясь крайне иррациональными. С помощью КПТ мы предлагаем пациентам инструмент для изменения мышления во время депрессии.
Кроме того, в этой методике есть и поведенческий компонент. Большинство людей, страдающих депрессией, просто хотят лежать в постели и ничего не делать. Но мы полагали, что, если удастся заставить их ходить в спортзал каждый день или заниматься приятными делами, возможно, и настроение улучшится. Мы объясняли пациентами, что не так с мышлением, когда их одолевает депрессия, и предлагали им техники, позволявшие изменить это. КПТ обычно не направлена против причин. Она призвана бороться с симптомами. Мы сосредоточиваемся главным образом на настоящем и будущем, а не на прошлом.
Начинал я совершеннейшим молокососом. Несмотря на это, мне сказали:
– Вы будете проводить групповую терапию для пациентов с депрессией.
Я ответил:
– О боже.
Впрочем, пометавшись и немного подучившись, я согласился. В одной из моих первых групп была девушка двадцати одного года, страдавшая шизоаффективным расстройством (сочетание шизофрении и расстройства настроения, в данном случае депрессии). У большинства людей с шизофренией начинаются галлюцинации и бред. У нее были тактильные галлюцинации: она ощущала то, чего нет на самом деле, например, что ей на спину положили руку. Еще у нее были пугающие галлюцинации, например кровь, капающая из ее головы. Такие видения повергали ее в ужас, и я опасался за нее. Это действительно было страшно. Она принимала лекарства, но они не слишком помогали. Девушка была очень умна. Она уже получила степень бакалавра и хотела продолжить учебу, чтобы стать магистром, но оказалась слишком серьезно больна для этого.
Ей предложили присоединиться к моей группе из-за депрессии, но вскоре она начала сильно злиться на меня.
– Вы ничего не смыслите в людях, – заявила она. – Вы разбираетесь только в техниках. Вы не умеете сопереживать. Все, что вы хотите сделать, – это научить нас контролировать депрессию и настроение.
Я признался, что новичок, но заверил ее, что собираюсь сделать все возможное, чтобы помочь ей. Вскоре после этого она попросила меня встретиться отдельно, вне группы. Я решил, что она все еще сердится на меня, и сказал себе: «О боже, сейчас все пойдет наперекосяк».
Но, когда она вошла в мой кабинет, оказалось, что в ней что-то изменилось. В то время я мало что знал о шизофрении, но довольно много знал о депрессии. Я проработал с этой женщиной еще долгие годы. Она запомнилась мне, потому что была одной из моих первых очень трудных пациенток, но в итоге у нас сложились прекрасные отношения. Это оказалось решающим фактором. Она уже предпринимала несколько попыток самоубийства и заявила медсестрам, своему психиатру и мне, что если не вылечится к тридцати годам, то покончит с собой. Но для шизофрении нет лечения – есть лишь адекватный контроль, если повезет. Так что в преддверии ее тридцатого дня рождения ее убедили лечь на контрольное обследование в больницу, чтобы мы могли приглядывать за ней.
Если у вас хорошие отношения с пациентом – потенциальным самоубийцей, вы иногда можете заключить с ним своего рода контракт на несовершение самоубийства.
Суть договоренности состоит в том, что, пока вы его лечите, вы доступны для контакта «по мере необходимости», а взамен он обещает не пытаться покончить с собой. Именно таким был наш с ней договор.
И вот в больнице дела пошли так хорошо, что пациентку отпустили домой на день. Она направилась к мосту, соединяющему Оттаву с Гатино, и приготовилась прыгать. Но потом вдруг вспомнила о нашем договоре и, поскольку была очень религиозна, передумала. Позже она сказала медсестрам, что сердится на меня, ведь наш договор не позволил ей прыгнуть. Ее христианские убеждения в сочетании с данным мне обещанием оказались сильнее, чем желание покончить с жизнью. Когда мы встретились в следующий раз, она устроила мне настоящий ад, но связь между нами лишь укрепилась.
Я продолжал работать с ней, пока она не уехала из города. Много лет после этого она посылала мне открытки на Хануку, и то, что она оставалась жива все эти годы, очень много для меня значит. Она сказала, что считает когнитивно-поведенческую терапию очень полезной и что отчасти успех был обусловлен связью между нами. Я довольно быстро понял, что, если не удается установить взаимопонимание с пациентом, методы КПТ работают не так хорошо. Я наблюдал это снова и снова на примере пациентов с депрессией.
Позже я отправился в Гарвардский университет на летние семинары по лечению людей
