и надеть снова. От её взгляда ему стало неловко, неловко за тюремное бельё – серую майку и застиранные до дыр трусы (такие в детстве дразнили «семейными»), за свои бледные худые ноги, за дурацкую татуировку, которую он сделал по пьяни в Амстердаме.
Киллгор сразу после обеда укатил в Сан-Лоредо, Антонов помогал ему грузить пустые ящики. Уже закончив, хозяин спрыгнул с кузова, хмуро подёргал крепёжные ремни, буркнул: – К пяти вернусь, будешь тару разгружать. У рубашки в крупную болотную клетку пришлось закатать рукава. Антонов застегнул верхнюю пуговицу, потом снова расстегнул, энергично потёр ладони и, глядя мимо Люси, сказал с бодрой серьёзностью: – Ну, так! – он негромко хлопнул в ладоши. – По коням! – Люси кивнула, подошла к нему и молча поцеловала в щёку. Потом взяла его руку в свою и, помахивая игрушечным чемоданчиком, повела к «плимуту» стоящему у амбара. Антонов хмыкнул, он намеревался спросить ещё раз насчёт бензина, карт, документов, но вдруг понял, что Люси продумала все детали до мелочей, что ему сейчас лучше заткнуться, поскольку она тут главная. Он вспомнил, как всю неделю, каждую ночь, он изобретал хитроумные способы бегства от Люси в Сан-Диего. Как он оставит её в кафе, выйдя, якобы, позвонить. Или на автобусной станции пойдёт за билетами.
Ещё был вариант заманить в кино и бросить там. Антонов придержал её за руку, она остановилась, вопросительно глядя на него. Он наклонился и поцеловал её в губы. Держась за руки, они подошли к «плимуту». По правому крылу шла длинная царапина, старая и проржавевшая, наверное, когда-то давно Люси зацепила при выезде ворота. Краска, некогда синяя, выгорела и была одного цвета с местным, белым от зноя, небом, Антонов поднял глаза – солнце в зените и ни облачка. Вдруг Люси вскрикнула, её рука судорожно дёрнулась, словно она пыталась вырваться. Из темноты амбара, неспешно, как и полагается в добротном кошмаре, вышел Киллгор. Он, щурясь от солнца, остановился в дверном проёме. Дробовик он держал небрежно, одной рукой, прижав приклад локтём к телу. Антонов завороженно глядел на ствол, вороненая сталь отливала тёмно-синим. Киллгор сделал шаг, Антонов ощутил ладонью, как рука Люси стала холодной и задрожала. Он завороженно смотрел в чёрную дыру, Киллгор поднял ружьё, взяв левой рукой за цевьё – рука была одного цвета с деревом приклада, но не лаково-гладкой, а морщинистой и корявой, как сук. – Отойди от неё, – произнёс он сипло, будто со сна, указав ружьём. Антонов разжал руку, сделал шаг в сторону, потом ещё один. Ноги казались тряпичными и не слушались. Он не мог разглядеть глаз фермера, тот продолжал щуриться, со своей обычной гримасой брезгливой досады, но в этот момент Антонов понял, что сейчас будет убит и, что нет такой силы на свете, которая смогла бы помешать этому. Дуло таращилось ему в грудь, он уставился в эту дыру – ничего страшнее он в жизни не видел. Странная вещь случилась со временем:
оно вдруг стало тягучим, как смола, превращая происходящее в нескончаемую пытку. Антонов зажмурился, Киллгор и его отвратительное ружьё отпечатались негативом в мозгу, а после растаяли в карусели красных и лимонных пятен. Грохнул выстрел. Антонов не ощутил ничего. Потом едко запахло пороховым дымом, запахло кисло и противно. Антонов открыл глаза. Люси лежала, удивлённо раскинув руки ладонями вверх. Одна нога была вытянута, другая согнута в колене. Платье задралось, бёдра у неё оказались совершенно не загорелыми и бледными по сравнению с золотистыми икрами. Кукольный чемодан раскрылся, на сухой глине валялся розовый тапок и тюбик зубной пасты. Антонов знал, что туда не надо смотреть, но всё-таки поднял глаза – вместо лица было что-то багровое. Он хотел отвернуться, но против воли продолжал таращиться на это растекающееся красное пятно. Потянуло чем-то свежим и солёным. – У тебя час. Через час я звоню в тюрягу, – хрипло сказал Киллгор.
Смысл слов не дошёл до Антонова, он услышал лишь звук, будто это был скрип телеги или плеск воды, он не понимал, как этот грубый крестьянин с ружьём просочился в его тягучее измерение. «Прореха, – догадался он, наконец, сумев оторвать взгляд от красного. Посмотрел вверх и тихо повторил: Прореха…» В ту же прореху влетели две юркие птицы и крича перечеркнули небо, в верхнем углу которого висела белая луна, похожая на едва различимый отпечаток на снегу. От мысли о снеге ему стало зябко, он громко икнул, его пробил озноб. Дрожа, он повернулся к фермеру. Киллгор крикнул: «Лови!» – и неожиданно швырнул ружьё Антонову. Тот вздрогнув, отпрянул, инстинктивно выбросил вперёд руку и поймал дробовик. Киллгор, сунув кулаки в карманы комбинезона и словно потеряв интерес к происходящему, повернулся и зашагал в сторону шоссе. На бритом затылке, плоском и смуглом, ясно проступали продольные морщины, похожие на глубокие царапины. Антонов взвёл курок и прицелился в затылок. Боёк звонко цокнул в битый капсюль.
11
Стало тихо, лишь зной зудел на высокой прерывистой ноте. «Не зной, мухи» – догадался Антонов. Он опустил ружьё, подошёл к «плимуту». Ключа в зажигании не было. Дверь, щёлкнув, открылась, он выгреб из бардачка ворох грязных бумаг, потрёпанную инструкцию к эксплуатации, смятый фантик от шоколадки. Ключа не было. Он повернулся. Глядя на острую коленку, Антонов понял, что просто не сможет рыться в вещах Люси. Он обошёл машину, прислушался. Бросил дробовик на землю, потом, передумав, поднял его и начал рукавом быстро протирать приклад и цевьё. Со стороны шоссе донёсся шум мотора, Антонов на слух узнал грузовик Киллгора. Движок частил с перебоями, фермер выжал газ, мотор заурчал, торопливо захлёбываясь. Звук становился слабее и тише, после растаял, оставив в воздухе тихое жужжанье мух. – Час… – Антонов замер, оглядевшись, сунул дробовик под машину, снова увидел точащее колено и красное пятно, раскрытый чемодан, чёрный силуэт сухого дуба на холме. Над корявыми ветвями плавилось белёсое от жары небо. Стало душно, солнце уже доползло до зенита и палило вовсю. Антонов нерешительно пошёл в сторону дуба, постепенно ускоряя шаг. Ноги были тяжёлыми, ватными, словно во сне. Он брёл поперёк грядок халапиньо, цепляясь ботинками за невысокие кусты и с хрустом давя спелые перцы. Огород кончился, он споткнулся, ударился коленом. Боль словно разбудила его. Он поднялся, быстро добежал до сухого дерева, остановился на холме, оглядываясь вокруг. Склон холма, глинистый и рыжий, поросший сухим колючим кустарником, спускался в пологую равнину, серую и словно припорошенную пеплом. Там не росло ничего, кроме редких пучков седой, мёртвой травы, похожей на паклю. Кое-где торчали тёмные валуны, по
