ешьте, ешьте! Сыночка, возьми еще бутерброд.
В уголке рта у нее остается кусочек хрустальной лапши. Мучительно неловко на это смотреть и мучительно неловко об этом сказать. Я отвожу взгляд к окну. Там блестит мокрый асфальт проспекта Комсомола, светится логотип «Ленты» через дорогу. Пару лет назад под окнами подрезали тополя, и они стояли жалкими ранеными обрубками, но прошло время, они отрастили новые ветки, тени которых сейчас мечутся в свете фонарей на белом снегу.
– Дети, – торжественно заводит она старую пластинку, – вы помните, что деньги и карты лежат в матрасе? Сыночка, ты помнишь ПИН-код от карты? И кошку, кошку мою не бросайте, когда я умру. И смотрите, чтобы ваши паразитки ее не обижали!
Дэн закатывает глаза и хмыкает. Я улыбаюсь.
– Так, у меня к вам дело. Мне надо поставить фотографию в вотсапе. У всех девчонок есть, а у меня нет! И еще, Дэнчик, посмотри мой компьютер, там перестали фильмы скачиваться!
Дэн отправляется в комнату, я вожусь с телефоном. Снова думаю о маме – она так и не научилась читать и писать эсэмэс, боялась компьютера и не понимала пластиковых карт. А ведь они были ровесницами.
– Нам пора.
– Ладно, лапушки, спасибо, что приехали. Хорошо посидели!
Она собирает нам с собой контейнер с бутербродами, пакетик с нарезанной рыбой, коробки с вьетнамской едой.
В машине мы сразу закуриваем.
– Ты домой?
– Ага.
По-дружески делим продукты. Мне – рыбу, Дэну – остальное. Молча едем по вечернему городу. Я на Ульяновскую, Дэн на Заводскую.
Мы три года в разводе, но до сих пор не можем ей в этом признаться.
Ирина Невская
Миры на улице Семи Кленов
– Ай, не толкайся!
– Да не шуми ты! Если мама узнает – убьет.
– Тс-с-с, я тихонечко. А это какая буква?
– «Я».
– Ты?
– А-ха-ха-ха-а, ты, ты! Ну и я тоже.
– «Я-я-я-я-я…» Ленни-и-и-и-и…
– Ну чего еще?
– А напиши машинку. Ну ту, помнишь, пожарную. Мы вчера в лавке у Йорни видели.
– Ты чего, совсем, что ли? А что мы родителям скажем? Где взяли?
– Ну ненадолго, на чуть-чуть напиши, ну пожа-а-а-алуйста. Ну, Ленни, напиши, а?
– Ладно-ладно, только не ной.
– Ура-а-а-а-а!!!
– Тише ты!!!
– Ура-а-а-а-а…
– Ш-ш-ш, не ерзай, замри, сосредоточиться надо.
– Ленни-и-и-и-и-и…
– Ну чего опять?
– Ты моя самая любимая сестра!
Сердце колотится как сумасшедшее. Не открываю глаза, лежу, крепко зажмурившись, пытаясь удержать ускользающий сон. Но он все равно утекает из-под век, оставляя на щеках дорожки. Так каждый раз происходит, когда я его вижу, – просыпаюсь на мокрой подушке и еще долго потом лежу, зажав уголок зубами. Я уже не вою в голос, как раньше, только судорожно дышу, утихомиривая рвущееся наружу сердце, внушая себе: это был только сон. Сон. Он закончился, ш-ш-ш, надо жить дальше.
Но в том-то и дело, что мне не нужно опять засыпать, чтобы увидеть его продолжение. Ночами мы часто сидели вдвоем в том шкафу, и я очень хорошо помню…
Мне было четыре, ей – девять. Ночами мы часто сидели в шкафу, нашем тайном убежище, сочиняя истории о далеких прекрасных странах, о царевичах и волшебниках, о подводных дворцах, о городах среди звезд. Точнее, сочиняла Ленни, а я только слушал, затаив дыхание, восхищенно глядя на ее мечтательное лицо. Мы знали, что Ленни – Пишущая и что совсем скоро, на Великом Диктанте, об этом узнают все-все, будут восхищаться и даже завидовать, потому что Ленни отправится в Город Творцов, где нет обычных людей, а есть только они. Те, что творят нашу жизнь. Я искренне верил, что Ленни напишет нам такую сказку, в которой у всех будет полный буфет конфет, а у мамы здоровые руки и, может, вообще… больше никто никогда не умрет! Ленни все может, вон ведь какие волшебные у нее выходят истории!
Только мама почему-то печалилась, когда вспоминала про дар сестры. Она плакала так горько и жалобно, что Ленни при ней старалась ничего не писать, чтобы лишний раз не расстраивать. Однажды я спросил ее, почему так, а она сказала, что мама грустит от предстоящей разлуки…
Немного успокоившись, встаю и выхожу на балкон. Все равно уже не засну, так и буду лежать, снова и снова прокручивая одни и те же воспоминания. И раз уж никуда от них не деться, лучше посидеть здесь, на воздухе.
И сижу завернувшись в одеяло, пока небо не окрашивает ярко-лазурный зимний рассвет, а облачка пара от дыхания не становятся еле заметными. Но и тогда не могу заставить себя вернуться в комнату, где все покрыто невидимой пленкой памяти после совсем свежего сна.
Я сам попросил Ленни научить меня буквам. Очень хотелось узнать, что скрывают эти тайные черные знаки и как работает магия Пишущих. Почему если что-то напишет папа, то это всего лишь следы на бумаге, а вот если Ленни хорошенько сосредоточится, описывая предмет, то он станет совсем настоящим? Как так выходит? Было ужасно интересно.
С тех пор наше тайное убежище превратилось в классную комнату. Мы брали фонарик, садились на гору старой одежды, сваленной в углу шкафа, и я выводил карандашом на только что написанной Ленни бумаге черные закорючки. Получалось очень даже неплохо. Буквы я выучил быстро и уже мог складывать слова в предложения, когда однажды ночью в наше тайное убежище ворвались разбойники.
– Что это вы делаете здесь среди ночи? – Голос мамы был подозрительно тих. Но вот она разглядела карандаш в моих пальцах и ахнула, рефлекторно зажав рот руками. И оттуда уже, из-под пальцев, глухо простонала: – Иления, что ты творишь?.. Зачем ты учишь его?
Всхлипнув, схватилась за дверцу и закричала на весь дом:
– Горден, иди скорей сюда! Горден!
Ленни тогда наказали. Я не понял за что, она, видимо, тоже, но стоически сидела целых две недели в своей комнате без сладкого, бумаги и карандашей.
И без меня заодно, потому что видеться нам запретили. Правда, разлучить нас получилось только на один день, а уже следующей ночью я подкрался к запертой комнате сестры и подергал ручку. Она была заперта, но я это и так знал и пришел с четким планом. Хотелось кое-что попробовать. Я уселся на пол перед дверью, закрыл глаза и представил, как берусь за железную прохладную ручку, нажимаю ее, и дверь легко поддается. И скорее, пока картина не убежала из головы, написал печатными буквами прямо пальцем на половице:
«КАГДА КРИ ПРИШОЛ К КОМНАТЕ ЛЕННИ ДВЕРЬ СРАЗУ АТКРЫЛАСЬ»
Пробовать почему-то было страшно, и на пару мгновений я застыл в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу. Но все же взялся за ручку – за тем ведь, в конце концов, и пришел. Оказалось – боялся зря.
Дверь сразу открылась.
Когда день вступает в свои права, я похож на замороженного гуся из продуктовой лавки мадам Бирандины. Такой же синий, твердый и покрытый инеем. Делать нечего –
