В ноябре 1993 года двое коллег из больницы Чаринг-Кросс вернулись из миссии волонтеров на Балканах, они были полны впечатлений. В рамках подготовки к работе за границей я уже прошел двухнедельный курс в британском Красном Кресте, чтобы получить аккредитацию в качестве волонтера. Когда я позвонил в Международный комитет Красного Креста (МККК), мне сообщили, что придется уехать на полгода, чем я очень подвел бы своих пациентов и коллег. Друзья-хирурги подсказали мне другой вариант. «Врачи без границ» предлагали более короткие поездки – даже всего на две-три недели. Врачи, которых они принимали в качестве волонтеров, могли сами решать, на сколько именно хотят ехать, поэтому я позвонил туда и договорился о собеседовании. Хоть и был теперь консультантом, я понимал, что могу загубить карьеру, уехав даже на две недели, но желание помочь стало уже непреодолимым.
Гражданская война в бывшей Югославии к тому времени бушевала уже два года. Вплоть до смерти своего «пожизненного президента» Иосипа Броза Тито в 1980 году Социалистическая Федеративная Республика Югославия, слепленная на фоне значительных этнических разногласий, шла по тонкой грани между плановой экономикой СССР и западным либерализмом. По большей части такая стратегия себя оправдывала, и союзные республики сербов, хорватов, боснийцев, словенцев, косовцев и других народов неплохо уживались между собой. Через годы после смерти Тито, однако, страна дала трещину – косовские албанцы потребовали независимости и вступили в столкновение с сербами.
Точка кипения была достигнута через два года после распада Советского Союза. В результате многопартийных выборов к власти пришли сепаратисты, четыре республики объявили независимость, и националистические разногласия вскоре переросли в открытую войну – сначала в Словении и Хорватии, а затем и на юге в Боснии и Герцеговине.
К концу 1993 года страна погрузилась в чудовищную гражданскую войну. Столица Боснии Сараево с мая 1992 года была осаждена армией боснийских сербов. Для многонационального, открытого внешнему миру города, который всего восемью годами ранее принимал зимние Олимпийские игры, осада стала беспрецедентной трагедией. И именно в Сараеве гражданская война из вооруженного конфликта превратилась в гуманитарную катастрофу. В городских больницах не хватало персонала, и ни в чем не повинные мирные жители взывали о помощи.
КАЖДЫЙ ВЕЧЕР, ПОТРЯСЕННЫЙ УЖАСОМ ПРОИСХОДЯЩЕГО, Я СМОТРЕЛ НОВОСТИ ИЗ САРАЕВА В СОСТОЯНИИ СИЛЬНЕЙШЕГО БЕСПОКОЙСТВА.
Я чувствовал, как колотится сердце и учащается дыхание. Я ощущал себя физически вовлеченным в происходящее. Подобная физиологическая реакция на события, происходящие где-то далеко, в стране, где я никогда не бывал, казалась мне очень странной, но этот огонь было уже не погасить. Я подумал о том, как отец с семьей сбежали после японского вторжения в Бирму, обо всех невзгодах, которые им пришлось пережить. И я вспомнил, какие эмоции вызвал у меня фильм «Поля смерти», то чувство призвания, которое он во мне зажег.
Может, это и был тот самый момент, то самое место, чтобы наконец ввязаться в эту столь долго планируемую мной авантюру?
Прямо перед Рождеством 1993 года я упаковал теплую одежду и спальный мешок и покинул свое уютное жилище в Хаммерсмите, чтобы сесть на самолет в Загреб, столицу Хорватии – недавно получившей независимость страны к северу от Боснии и Герцеговины. Я сразу же направился в офис «Врачей без границ», где встретил группу британских пластических хирургов и бельгийского сотрудника компании, который рассказал нам об организационных аспектах поездки.
Мы склонились над картой региона, в то время как снабженец «Врачей без границ» нарисовал на ней линию фронта вокруг Сараева – города, расположенного в довольно узкой долине в окружении холмов и гор, и сообщил нам, что сербская армия контролирует возвышенность на юге. Он объяснил, как пользоваться рациями, которые нам должны были выдать, и рассказал об используемой в радиосвязи терминологии – имея за плечами немалый опыт полетов, я уже был с ней прекрасно знаком. Между тем многое здесь казалось странным: нам говорили, когда и как надевать бронежилеты и каски, предупреждали об опасностях, с которыми предстоит столкнуться (было категорически запрещено передвигаться самостоятельно); все эти артиллерийские орудия всевозможных типов, которые использовались для атаки города, и различные виды причиняемых ими ран; эвакуационные процедуры; постоянная угроза со стороны снайперов. Все это казалось нереальным – мне попросту не верилось, что уже на следующий день я окажусь прямо посреди всего этого кошмара.
Пришлось заполнить множество бумаг и подписать отказ от претензий, а еще нам сказали, что мы можем отказаться, если вдруг решим, что все-таки не горим желанием отправляться безоружными в одно из самых опасных мест на планете. Я уж точно об этом раздумывал и перед отлетом в Сараево провел бессонную ночь. Вместе с тем бессонница была вызвана не столько тревогой, сколько эмоциональным возбуждением (а также холодом – стоял страшный мороз). Я был молодым и чувствовал себя бессмертным.
Перед отлетом из Загреба нам выдали пропуска Управления верховного комиссара ООН по делам беженцев размером с кредитную карточку, которые подтверждали, что мы работаем под их эгидой. В каком-то смысле эти карточки были важнее паспортов. Без них гражданские лица не могли попасть в Сараево или покинуть его. Они ходили на черном рынке за большие деньги, и нам вдолбили, насколько важно их сберечь.
После инструктажа мы поужинали и разошлись по своим комнатам обдумывать предстоящие дни. Ворочаясь с боку на бок и обнимая спальный мешок, чтобы согреться, я размышлял, как справлюсь со всем этим испытанием. Я был абсолютно уверен в своих хирургических навыках – гораздо больше, чем когда был младшим врачом, но по-прежнему был подвержен случайным приступам неуверенности в себе. Чего я не знал, да и попросту не мог знать, так это того, как повлияют на меня условия, в которых я окажусь. Я знал, что там будет гораздо меньше медицинского оборудования, но тогда фраза «тяжелые хирургические условия», которую мы в итоге станем использовать для описания работы в подобных местах, ничего для меня не значила, и я больше переживал о пулях и бомбах, чем о том, какие приборы и инструменты будут в распоряжении.
На ум приходит одна аналогия – весьма подходящая, если учесть заснеженные холмы вокруг города. Я словно отдался склону. Подобно горнолыжнику на вершине черной трассы, которому, стоит начать спуск, уже ничего не остается, кроме как его продолжать, я вынужден был двигаться дальше, стараясь по возможности огибать обледеневшие участки, чтобы просто добраться до самого низа, где буду в безопасности, желательно прихватив с собой кого-то еще.
