Волжину. Любой ценой.
Часовой от землянки убитого испарился. Сюрпризец. Ощущение, будто командование расслабилось и вполне удовлетворилось версией виновности Волжина. Что это: глупость, расхлябанность, намеренный саботаж?
Зотов спустился по земляным ступенькам, открыл дверь и привалился к проему. Этого следовало ожидать. Внутри кавардак. Вещи сброшены, матрас вспорот, раззявив соломенное нутро, кто-то особо одаренный накопал в полу несколько ям. Товарищи партизаны времени зря не теряли.
За спиной деликатно покашляли. Зотов повернулся и увидел Маркова.
– Не прислушались вы к моему совету, Виктор Петрович, – посетовал командир.
– Я просил никого на место преступления не пускать.
– Ух батюшки, – Марков заглянул внутрь. – Часовой-стервец не уследил. А где он? Ну задам я ему!
– Это были вы, – полуутвердительно, полувопросительно сказал Зотов.
– Я? Не-ет, – Марков состроил честные глазки и даже вроде немного обиделся.
– Синюю тетрадочку искали?
Взгляд Маркова изменился, став на мгновение неверяще-удивленным.
– Знаете про тетрадь?
– Разве это секрет?
– Для вас как бы да, – буркнул Марков. – Шестаков натрепал?
– С чего вы взяли? Совсем нет. В любом случае свои источники я не раскрою.
– Неважно теперь, – отмахнулся Марков. – Да, искал.
– Нашли?
– Нет, – на этот раз Марков не врал.
– Значит пропализаписи начальника особого отдела, и в этом подозревается Волжин?
– А кто еще? – удивился командир.
– Вас, Михаил Федорович, не смущает обстоятельство, что рядовой Волжин, находясь в пьяном угаре, из личной мести убивает Твердовского, похищает крайне приметную ручку, личные бумаги убитого и идет спать? Зачем? Вы сами тетрадь эту видели?
– Видел. Твердовский всегда ее с собой носил в планшете или за пазухой.
– Знали о ее содержании?
– Догадывался. Начальник особого отдела мне напрямую не подчиняется.
– Про вас много было в этой тетради?
– А я почем знаю? – огрызнулся Марков. – Там на всех было, значит, и на меня. Это допрос?
– Дружеская беседа, и от вас зависит, перерастет она в допрос или нет, – холодно сказал Зотов. – Пытаюсь понять, как так вышло: у большинства партизан, включая вас, был зуб на особиста, а в убийстве обвинили человека, который провел в отряде пару часов.
– Вы меня подозреваете? – оскорбился Марков.
– Я подозреваю всех, – отрезал Зотов. – Уничтожены следы преступления. Вы на данный момент всячески препятствуете расследованию, а это наводит на нехорошую мысль.
– Какому расследованию? Убийца задержан.
– Вам удобно так думать.Почему, судить пока не берусь. Вина Волжина не доказана, если меня к нему не допустят прямо сейчас, я буду вынужден сообщить в Центр о вашей неблагонадежности.
Загорелое до черноты лицо Маркова слегка побледнело. Зотов ударил в нужную точку. Сорок первый, год хаоса, расхлябанности и вседозволенности остался в прошлом. С зимы Москва стремилась поставить разрозненное партизанское движение под контроль, убрав пустышки и отряды лжепартизан, которые расплодились сверх меры, дискредитируя саму идею народной борьбы. Методы стандартные для военного времени: в партизанский край забрасывалась группа сотрудников НКВД и зачищала командиров, запятнавших себя разгильдяйством, грабежом и насилием в отношении местного населения. Отряд переподчиняли. Жестокая и безотказная мера. Процесс в самом разгаре, потому Марков и трусит. Он меньше всего заинтересован в появлении пары десятков мужчин с цепкими, холодными глазами и полномочиями от самого Лаврентия Палыча Берии. Бывали случаи убийства группы чекистов, но тогда путь один – к немцам, и всем гуртом в расстрельные списки НКВД. Не всех это пугает, но большинство.
– Идемте, – натужно вздохнул Марков.
– Куда?
– К Волжину вашему, куда же еще?
Маленькая, но приятная победа, – порадовался про себя Зотов, следуя за недовольно топорщащим усы командиром. Почему всегда нужно непременно запугивать и угрожать, чувствуя себя подлецом? Или не чувствуя. Зотов прислушался к ощущениям. Нет, точно нет, ради дела можно и ножом у горла подбадривать, совесть пусть после войны снова зайдет.
Марков нырнул в одну из землянок. Послышался неразличимый разговор на повышенных тонах. Дверь рывком отворилась, вышел начштаба с разъяренным лицом, увидев Зотова поправил ремни и предупредил:
– У вас десять минут.
– Премного благодарен, – улыбнулся Зотов. Разминулся с Марковым и вошел в землянку, плотно затворив дверь.
Свет узким потоком падал в узенькое окошко, прорубленное на уровне земли. Сашка сидел на нарах живой и здоровый, разве вид понурый, как у мокрого воробья, и по-волчьи украдкий взгляд исподлобья.
– Как дела? – спросил Зотов присаживаясь.
– Охренительно, и чем дальше, тем лучше, – откликнулся Волжин. – Майор, сука, мокрое шьет, а я ни ухом ни рылом.
– Бил?
– Кто? А, начштаба? Не, пальцем не тронул, вежливый такой весь паскуда, вопросики задает. Я ему все обсказал, а он по новому кругу погнал, одно и тоже, как заведенный, и все записывает, записывает.
Ищет малейшие нестыковки, отмечает неточности в показаниях, – отметил про себя Зотов. – Прием старый, как миф о грехопадении.
– Объясните дураку, что к чему? – Сашка пытливо заглянул в лицо.
– Ты убил Твердовского? – напрямую спросил Зотов.
– Нет, – Сашка сжал губы и взгляд не отвел. Зрачки не расширились, давление в норме, лоб не вспотел. Говорит правду? Спорно, внешние признаки ничего не значат, есть порода людей, у которых границы лжи и правды размыты. Полезное качество, врожденное или приобретенное путем долгих, изнурительных тренировок. – Не верите?
– Я верю фактам, Саш, а факты против тебя. Грозился кровь особисту пустить?
– Ну грозился, – понурился Волжин. – Пьяный был, героя из себя перед бабами корчил. Каюсь теперь.
– Ночью ходил по лагерю?
– Ходил, – Сашка вовсе повесил голову. – Спать не хотелось, ночка хорошая, самогонка проклятая на подвиги потянула. Нагулял на задницу приключений.
– Один гулял или в компании?
– Один, – быстро, без раздумий ответил Волжин. – С кем мне гулять? Голова разболелась, мочи нет, дай, думаю, воздухом подышу. Наши спали, здешних никого толком не знаю, чтобы дружбу водить. Прогулялся, голова успокоилась, я и завалился на боковую.
– Мне нужна правда, Саш, если ты хочешь выпутаться из этого переплета. Начштаба определил виноватого, и помешать я ему не смогу. Твое молчание ему только на руку.
Волжин задумался и покачал головой:
– Нечего мне сказать, один я гулял и точка.
