кто уже принес огромные жертвы ради этих дней?
Фараго говорил с таким пафосом, что готов был сам поверить своим словам, а Моргуна причислить чуть ли не к национальным героям.
— Не думаете ли вы, что мы теперь уступим вам дорогу? Нет, не выйдет! Мы готовили эту революцию, мы ее герои. Доктор был коммунистом, он поддерживал режим, при котором бросали в тюрьму патриотов, боровшихся за свободу. Может быть, и он совершал серьезные беззакония. Пусть даже так. Мы прощаем тем, кто вовремя осознал свои заблуждения. Мы боремся вместе с каждым венгром, который хочет независимости, свободы. Доктор и его товарищи с нами. Мы рады этому. Но чтобы они играли первую скрипку и дальше? Нет, дружок! Бросим эти шуточки. Ты не коммунист. Ты это сам сказал, я не тянул тебя за язык. Меня не интересует, у кого какие политические убеждения, главное, чтобы этот человек был венгром. Но помни, что и тебя обидели коммунисты. А что будет, если Доктор и ему подобные снова возьмут власть? Сменятся люди, но сам режим останется! Нет, коммунистический режим нежизнеспособен. Ты много бываешь на улицах и видишь, как радуется народ… Пусть существует коммунистическая партия. Я не требую, чтобы ее не было. Пусть свободные выборы покажут, насколько популярен у нас в стране коммунизм. И нечего об этом так много говорить, ясно? Когда уйдут русские, мы сами решим судьбу своей страны. И Моргун, и я, и ты! Вот так, друг мой. Вот под каким углом зрения нужно рассматривать события.
— Я не знал этого, — сказал пораженный Ласло. — И ты тоже сидел?
— Сидел, конечно, три тяжелых года… Три таких года, о которых я не забуду. Нет, кое-кто мне еще заплатит, — угрожающе произнес Фараго. — А впрочем, ты можешь сказать Доктору и его друзьям: пусть уходят, если наше общество их не устраивает.
Ласло был смущен обрушившимся на него потоком слов. «Так вот о чем идет речь. Все это серьезнее, чем я до сих пор думал. В лучшем случае Доктору и ему подобным простят. Непонятно… Что-то тут не так. Что-то он не договаривает».
Многое из того, что сказал Фараго, выглядело довольно правдоподобно, но для Ласло все это было чуждым. «Моргун! Не такими я представлял себе борцов за свободу. Правда, говорят, что сражался он храбро, не зная страха. Я вот боюсь. Но все равно не нравится мне этот тип… Этот похож скорее на представителя воровского мира, чем на борца за свободу». Но тут же ему стало стыдно. «Нельзя так думать… Может быть, этот человек малограмотен, невоспитан, но он же рискует своей жизнью за свободу. Годы тюрьмы не проходят бесследно. Что же ждет нас впереди? Интересно, что я еще ни разу не подумал об этом». «Сменятся люди, но режим останется», — эта фраза Фараго все еще звучала в ушах. «Значит, Фараго и его друзья хотят уничтожить коммунистический строй? Или я не понял его? Иначе я немедленно брошу оружие. Я не хочу прошлого, оно мне не нужно. Я помню — разве можно это забыть! — как мучился отец. Я стал бы преступником, если бы забыл прошлое… Восстанавливать власть жандармов нельзя. Нужно разобраться… Сейчас же, немедленно».
— Мне не все ясно, — сказал он, посмотрев на Фараго.
— Что же именно? — спросил капитан. И подумал: «Не сказал ли я чего-нибудь лишнего? Может быть, зря затеял весь этот разговор?»
— Ты сказал: нужно уничтожить коммунистический режим. Не дословно, но смысл именно такой. А какой же тогда наступит режим, не социалистический? — Он посмотрел на капитана, напряженно ожидая ответа.
«Ага, вот что его беспокоит. И его отравили эти двенадцать лет…» — подумал Фараго и уверенно заговорил:
— Видишь ли, это вопрос сложный. Социализм, капитализм… Это все слова… Главное не в том, как мы назовем режим, а то, в каких условиях живет при этом режиме народ. Не знаю, понятно ли тебе? Ну ладно, попытаюсь объяснить попроще. В Америке сейчас высокий жизненный уровень. Это факт. Рабочие не занимаются политикой, потому что им живется хорошо. Их не интересует, как называется и чем характеризуется система, при которой они живут. Представим себе, что там победила социалистическая или коммунистическая партия. Страна будет называться по-другому — не Соединенными Штатами Америки, а, предположим, Союзом Американских Социалистических Республик. И если новая форма государственного правления обеспечит массам более высокий жизненный уровень, более свободную жизнь, не все ли им равно, как будет называться этот новый режим? Возьмем теперь Венгрию. У нас народно-демократическая республика, и мы якобы строим социализм. На каждом шагу только и слышишь: «Социалистическая Венгрия». Но одного названия мало, потому что плохо живет рабочий, плохо живет крестьянин, не говоря уж об интеллигенции. И все это усугубляется тем, что люди не верят в лучшее будущее, у них нет перспективы… Ты спрашиваешь, какой будет новая Венгрия? Страной, где люди смогут жить спокойно…
— А как будет с землей, с заводами? — перебил его Ласло. — Вот что интересует крестьян и рабочих.
Фараго улыбнулся. Он вспомнил о сорока тысячах хольдов, об имении в Задунайской области, охотничьем замке, о красавице графине Эндреди, о счастливых днях, проведенных в Зирце. «Разве можно расстаться с такой жизнью? Разве можно отказаться от нее добровольно? Нет, я не могу отказаться и никогда не откажусь от нее, только, разумеется, незачем говорить об этом вслух. Да… Земля, заводы?»
Немного подумав, что ответить Ласло, он продолжал:
— Не думаю, что произойдут какие-нибудь изменения… разве что самые незначительные. Впрочем, я уверен, рабочему безразлично, от кого он получает деньги — от государства или от господина Грубера, бывшего владельца. Его интересует одно: сколько он получает.
Ласло не хотелось спорить. У него было еще несколько вопросов, но они не столь существенны. Главное, что не тронут землю и заводы. Это самое главное. Если Фараго говорит, что землю и заводы никто не тронет, значит им по пути.
— Ладно, я понял, — устало сказал он и спросил: — Какие будут распоряжения?
— Об этом я и хочу потолковать. Речь идет о серьезном задании. В первой половине дня мы проведем одну операцию. Слушай меня внимательно! Нам стало известно, что в здании министерства внутренних дел на площади Рузвельта содержится в заточении много борцов за свободу. Мы должны освободить их. Это, друг мой, наш моральный долг, вот пока все. Немедленно собери ребят. Я потом подробнее все объясню. Понял?
— Да! — ответил Ласло, вставая из-за стола.
— Йожи, я тебя очень прошу, держи себя в руках! Ты сведешь меня с ума…
Брукнер остановился, тяжело вздохнул. Ему хотелось
