Книга Ренни - Джессика Гаджиала

И, честно говоря, мне тоже не нравилась мысль о том, что она оказалась в центре опасной ситуации. По своей природе я не был чрезмерным защитником. Я был воспитан с большим количеством гребаных идей, но истинное гендерное равенство было одной из достойных вещей, которые мои родители привили мне. И подлинное гендерное равенство признает тот факт, что женщины так же способны справляться с собой, как и мужчины. Возможно, большинство женщин не обладали такой же грубой силой, как мужчины, но при правильном обучении это можно было сделать так, чтобы это не имело значения.

Так что не то чтобы я не знал, что ей придется хуже, чем всем нам. Я просто предпочел бы, чтобы она вернулась в лагерь, вот и все.

— Ублюдок, — прорычал Рейн, когда мы остановились на другой стороне улицы, чтобы увидеть красные и синие огни, мигающие за пределами спортзала, и двух мужчин, которых выводили в наручниках.

Вот и все наши рычаги воздействия.

Глава 5

Мина

Последнее место в мире, где я хотела бы оказаться, было в машине с парой горячих байкеров. Наше обучение, как правило, учило нас, что операции были искалечены эмоциями. Вот так ты облажалась, стала небрежной, допустила ошибки, из-за которых тебя могли убить.

Вдобавок ко всему, у меня была обширная подготовка, как требовала Ло, но я и близко не была таким прирожденным в этом, как Ло. Она должна была пойти с ними, быть их голосом разума.

Вероятно, я была единственной в машине, кто почувствовал облегчение, когда мы впервые увидели мигающие полицейские огни.

Конечно, я также поняла, что это означало, что Приспешники вернулись на исходную позицию. Если они не смогут добраться до людей, они не смогут получить информацию, и они не смогут найти, где находятся остальные, чтобы их можно было убрать.

— Вы, ребята, отойдите, — начал Рейн, потянувшись к своей ручке, и Митч тоже потянулся к своей.

— Ты пойдешь не один. Приказ Ло, — сказал Митч, и Рейн издал низкий рычащий звук в груди, явно не привыкший к тому, что его не слушают.

— Отлично. Посмотрим, сколько нам даст этот ублюдок, — сказал Рейн, указывая на высокого темноволосого темноглазого детектива.

— Ллойд, — сказал Ренни, тяжело выдыхая.

— Он жаждет проявить себя, — предположила я.

— Да, но каковы шансы, что он хочет сделать это, поймав людей, которые убивают другую организацию в этом районе? — Он выстрелил в ответ.

— Он хочет, чтобы его дела были раскрыты. Но эти ребята, скорее всего, признаются во взломе и проникновении и, возможно, в некоторых обвинениях с оружием, если у них есть оружие. Они, вероятно, получат немного больше, чем отсидят. И они снова будут на улице.

— Да, через полгода, — усмехнулся он. — К тому времени мы все можем быть мертвы.

Я почувствовала, как мой желудок сильно сжался от этих слов, впервые осознав, что меня это волнует. Смерть была такой же важной частью моей жизни, как и все остальное. Через некоторое время вы почти становитесь невосприимчивы к потере. Это перестает быть таким потрясением. Это не делает ситуацию менее трагичной, но я уже давно перестала плакать каждый раз, когда мы кого-то теряли.

Но когда Ренни сказал, что они могут умереть через шесть месяцев, это меня задело. Этого не должно было быть. Хотя мне искренне нравились все люди, которых я встречала в пределах лагеря Приспешников, они не были друзьями. Если я не плакала из-за потери людей в Хейлшторме, как я могла так волноваться из-за настоящих незнакомцев.

У меня было внутреннее чувство, что ответ имел меньше отношения к MК в целом и гораздо больше к некоему рыжеволосому, покрытому татуировками, голубоглазому байкеру.

Что было безумием.

Действительно.

Я едва знала его.

Я знала о нем меньше, чем кто-либо другой в лагере Приспешников. Конечно, теперь, когда у меня было полное имя, я собиралась узнать намного больше.

Но почему-то мне казалось неправильным и навязчивым заглядывать в него сейчас.

Конечно, это меня не остановит. Мое стремление узнать было, возможно, просто навязчивым, как и его собственное стремление узнать что-то. Это сведет меня с ума, если я попытаюсь заснуть ночью, не имея хотя бы каких-то ответов.

Например, кто были его родители?

Что они с ним сделали, что заставило его убежать?

Эта маленькая строчка о крысе и липкой ленте говорила сама за себя. Хотя они, возможно, и не били его, они, очевидно, нанесли какой-то непоправимый ущерб, они оставили раны, которые, возможно, никогда не заживут.

— Что ты думаешь об этом парне Лазарусе? — внезапно спросил он, когда мы оба просто смотрели в окно, наблюдая, как Рейн разговаривает с детективами, время от времени бросая взгляд на полицейские машины, как будто он пытался запомнить лица парней, которых они поймали.

— Что ты имеешь в виду?

— Как ты думаешь, его история оправдается? Он просто прогуливался и случайно увидел, как происходит взлом? — спросил он, его голос был более сдержанным, чем обычно, непринужденным, каким обычно был Ренни.

— Что? Ты думаешь, он просто пытался проникнуть внутрь? Собрать больше информации?

— Просто думаю, что время интересное. И я думаю, что отсутствие страха от оружия и от того, что его на какое-то время взяли в плен. выглядит…

— Подозрительно? — подсказала я. — Может быть. Или, может быть, он действительно просто делал доброе дело и просто так получилось, что он имеет опыт работы в армии или в криминале, что делает его невосприимчивым к угрозам, которые вы, ребята, ему скармливали. Мы узнаем больше, когда вернемся.

— Мы? — спросил он, и я почувствовала на себе его пристальный взгляд.

Я знала, что не должна была этого делать. Правда, я так и сделала. Но я все равно повернула голову, чтобы посмотреть ему в лицо, и обнаружила, что его глаза просияли, а губы приподнялись.

— Да. Вот так ты говоришь больше чем один человек, не так ли?

— Нет. Ты хочешь, чтобы мы были «мы». Ты только что это сказала. Никаких предположений.

— Сколько нас, пятеро?

— Я думаю, нам лучше держаться за руки, — продолжал он, игнорируя меня. — Если мы «мы», я почти уверен, что мы должны быть на стадии рукопожатия.

И с этими словами скользкий ублюдок просунул свои пальцы между моими и сжал меня, и я просто… не могла заставить себя отстраниться.

— Почему ты не