я буду заботиться о тебе, покуда хватит моих сил.
Ты же, когда достаточно повзрослеешь, выйдешь на улицу и начнешь петь. Я хочу, чтобы мир увидел тебя и услышал, как ты поешь. Ты очаруешь их. Они должны будут понять, что мы не просто люди иного цвета кожи, которым здесь не место, а гораздо большее. Мы не такие, как они, – но мы, тем не менее, тоже люди. Когда они не будут тебя принимать, ты должна сопротивляться. Когда же они наконец увидят в тебе человека, ты улыбнешься им, направишься к ним с высоко поднятой головой и продемонстрируешь им и свое обаяние, и свое превосходство. Потому что ты, дитя мое, настоящее чудо с необыкновенным даром. Мир должен признать тебя такой, какая ты есть.
– В тот же день, – продолжила Морган, – мама вышла на работу – и больше не вернулась. Не знаю, что точно произошло, но я обнаружила ее тело в грязной канаве рядом со швейной мастерской, где она работала. Должно быть, хозяева мастерской надругались над ней, а затем убили, чтобы замести следы.
Я плакала три долгих дня, прежде чем расправить плечи, взять из ее спальни лютню, которую она мне подарила на двенадцатый день рождения, и выйти на улицу. Моя мать была права. Теперь, предоставленная самой себе, я стала замечать многое из того, чего не замечала раньше. Когда я шествовала по улицам, люди смотрели на меня как на чужачку. Конечно, я могла бы содрогнуться от страха и укутаться в плотное покрывало, чтобы скрыть свою смуглую кожу, но я по натуре не такая. Мама сказала, что я должна показать людям, из какой породы я сделана. И вот я села на обочине дороги, достала лютню и начала играть.
Я зарабатывала этим на жизнь три года и вскоре стала настолько богатой, что могла позволить себе покупать дорогую одежду. Возможно, я могла бы купить себе и новую лютню – но предпочла сохранить инструмент моей матери, потому что это было единственным, что осталось у меня от этой гордой женщины.
Остальное я уже знала. Морган была обнаружена Гордоном, который и взял ее на корабль.
Я сглотнула. Похоже, у каждого члена команды имелась своя особая история, но история Морган определенно была одной из самых ужасных. Ее мать была убита из-за цвета своей кожи. Сама же Морган не сломалась, с умом используя свой талант и обворожив весь мир.
Я смотрела на своего нового кумира – и не находила слов. Глаза Морган блестели. Я распахнула объятия и прижала ее к себе.
– Мне так ужасно жаль, – прошептала я, хотя этих слов было явно недостаточно.
Я была принцессой Лунарии, Королевой Света. Хотя Морган и жила в Сатандре, я не должна была позволять людям так обращаться с ее матерью! Надо было натравить на работавших в этой мастерской ублюдков мою мать, а еще лучше – Фрейю. Если бы я знала об этом раньше, то убила бы их собственными руками.
– А что случилось с мужчинами, учинившими такое с твоей матерью? – мягко спросила я, отпуская ее.
Лицо Морган потемнело. Неужели я задала неправильный вопрос?
Но она ответила:
– Как я уже сказала, музыка позволила мне заработать много денег. В основном я покупала на них украшения и одежду, потому что мама передала мне свою любовь к моде. Но когда мне было пятнадцать, я разыскала мучителей моей матери, проследила, где они жили, а затем заплатила наемному убийце, чтобы тот с ними расправился. – Она сглотнула. – Я ни о чем не жалею.
Это была сущая правда. Я чувствовала это каждой жилкой своего тела. Такова была часть моего дара.
Я долго смотрела на нее, прежде чем сказать:
– Я тоже убивала людей. Многих людей. Я сожалею о большинстве убитых, но вот одного солдата…
Я никогда никому об этом не рассказывала, даже Люсиферу – но теперь, когда Морган поведала мне все о своей ужасной юности, я сочла, что будет только справедливо раскрыть нечто сокровенное и о себе.
– Этот человек убил моего брата. Вонзил кинжал ему в спину, как последний трус. Я вышла из себя и отсекла ему голову. Об этом поступке я тоже сожалею, но иначе. Мне нужно было оставить его в живых. Я должна была замучить до смерти этого солдата, чтобы он почувствовал ту же боль, какую чувствовала я после смерти брата.
Итак, я наконец произнесла это вслух. Я должна была бы почувствовать облегчение, но вместо этого показалась себе чудовищем. Неужели я только что сказала такое? Я ожидала, что Морган теперь почувствует ко мне отвращение, а то и станет меня бояться. Вместо этого я увидела в ее глазах одно лишь понимание.
– Никто не бывает совсем хорошим, – весомо сказала она. – Мы все в той или иной степени чудовища.
– Нет, – возразила я. – Только не мой брат. Леандер был лучшим человеком на свете.
Морган ничего на это не ответила, поэтому мы молча стояли у релинга и смотрели на воду, внезапно показавшуюся мне намного темнее и глубже, чем несколько минут назад. В какой-то момент я нарушила молчание:
– С тобой и твоей матерью обращались как с чужаками, но вы вовсе не чужаки. Вы ведь с нашего острова, как и все остальные.
Морган покачала головой.
– Да, я родилась в Сатандре, да и мать моя тоже, но ее прапрапрадедушки с прапрапрабабушками прибыли издалека. Они жили в месте, называемом Ориент. Об этом давно забыли, и нет никаких карт или записей, описывающих, где находится этот чужестранный континент. Но я твердо уверена, что однажды найду свою родину.
Вот почему я вообще присоединилась к Гордону. Я буду плавать, пока мы не обнаружим какую-либо населенную страну. Даже если она и не окажется Ориентом, я буду искать его, пока не найду. А в Ориенте я познакомлюсь с такими же людьми, как и я сама. Я наконец узнаю о своем истинном происхождении. Я надеюсь, что эта далекая земля все еще существует.
Я знала, что этот корабль был домом Морган, и знала также, что она любила его команду больше всего на свете. Но она хотела найти свою родину. Свою настоящую родину.
Я восхищалась ее решимостью и смелостью, и именно так ей и сказала. Морган грустно улыбнулась:
– Мне очень жаль твоего брата.
– Спасибо, я это ценю, – ответила я, прежде чем отвернуться. – Я обещала Грейс сегодня с ней еще немножко порисовать.
– Тара?
В устах Морган мое имя прозвучало приятно и значительно. Я снова повернулась к ней.
– Если тебе нечего надеть или нужен мой совет по вопросам моды, моя дверь всегда для тебя открыта.
– А если ты захочешь с кем-нибудь поговорить, то знаешь, где меня найти, – усмехнулась я.
Она с благодарностью кивнула, прежде чем я развернулась и отправилась на поиски Грейс.
† † †
Весь остаток дня я рисовала, на этот раз не дерево, а животное – а, если точнее, оленя. Я видела в жизни сотни оленей и большинство из них подстрелила, так что задание, казалось, было совершенно не сложным. Вызвав в памяти оленя, я сосредоточилась на деталях, пока в голове моей не сложилась четкая картина.
Что ж, я ошибалась. Перенести эту картину из головы на бумагу оказалось вовсе даже непросто. После двух неудачных попыток, терпеливых советов Грейс и небольшого приступа гнева, из-за которого я нечаянно сожгла свои неудачные рисунки, с оленем наконец-то было покончено. Животное выглядело совсем не так, как в реальной жизни, – но его, по крайней мере, можно было узнать.
Я думала, что тяжелее всего мне будет нарисовать рога, но основные проблемы были с мордой: пропорции вышли неправильными, глаза неровными, а нос слишком длинным. Грейс тогда показала мне, как с помощью кругов и треугольников обозначить форму головы, а в конце просто стереть вспомогательные линии. Я попробовала снова, и теперь олень оказался действительно похож на оленя.
– Завтра мы будем рисовать то же самое животное с разных ракурсов, – объявила Грейс перед тем, как Серафина позвала нас на ужин.
Я застонала. Рисование доставляло мне удовольствие и отвлекало от невеселых мыслей, но было довольно утомительным занятием, а Грейс оказалась терпеливой,
