Книга Гангрена Союза - Лев Цитоловский

Оба, и Катя, и Витя, играли с огнем. Их аппарат спасал себя от повреждений, но ничего полезного, пока не делал. Получалось, что они создали ненужный аппарат для обоснования бредовой идеи о возможности вдохнуть в неживую материю некое бледное подобие жизни.

Очередной их семинар друзья провели в комнате Тенгиза и Сокова. Киевляне проявили уважение и отправились в кинотеатр. В помещении был идеальный порядок. Здесь не пили и не курили. Банки с окурками давно уже не было. Отношения Сокова с товарищами по команде, может быть, и не отличались особенной теплотой, но обеспечивали творческую атмосферу. Друзья относились к нему, как к соратнику, но понимали, что он мыслит себя их сообщником.

Катя подвела итоги их совместных усилий:

— Наш аппарат уже держится, как живой. Но если его долго обучать, то ведёт он себя вполне целесообразно, однако нового качества не появляется, какова агитация, таков и результат. Юля, ты можешь подсказать, как там, в мозге, нейроны находят консенсус?

Юля убрала со стола листок со следами недавно разыгранного преферанса и выложила свои экспериментальные графики. Она не собиралась останавливаться на подробностях, но их наличие ее успокаивало.

— Ответить на этот вопрос я пока не могу. Но кое-что любопытное имеется. Нейроны взаимодействуют не только по вертикали власти, но и друг с другом, напрямую. — Пояснила Юля. — Те из них, которые более активны, поглощают ресурсы пассивных соседей. Но впоследствии пострадавшие нейроны выделяют вредящие вещества и этим портят успешные нейроны. Представь, Тенгиз, что твой коллектив — это избиратели. Ну и как выглядело бы голосование при драках на избирательном участке?

— А вот как раз это нужно бы использовать в построении большого и дружного товарищества. Скажем, я тебя ограбил, но мне за это аукнулось. Это ведь было бы по-честному.

— Как это, — возмутилась Катя. — Ты меня премии лишил, а я у твоей машины колеса проколола?

— А что? Всякий должен иметь возможность показать, что ему плохо, — присоединилась Юля к Тенгизу.

— Ну, дело не в этом. Они там, наверху, итак знают, что нам плохо, да им плевать на это, — настаивал на более жестком сценарии Тенгиз. — Нужно не плакаться, а наказывать.

— Нейроны-то наказывают своих соседей. Тебя устроила бы такая среда, Тенгиз, где бедняки наказывали бы друг друга? — Не соглашалась Катя.

— Между прочим, — отметил Тенгиз, — во время революций так и случается. Обездоленные схлестываются в перестрелках, а элита пережидает в укрытиях или бежит за кордон. Но ты, Катюша, слушала Юлю не слишком внимательно. Нейроны наказывают наиболее прытких соседей, главарей толпы, жирующих за их счет. И не нужно доводить до революции. Реагировать нужно по ходу событий, а не тогда, когда видишь своего господина в автомобильном кортеже.

— Если хочешь знать, внедрить это в нашу модель не так уж и трудно. — Заметила Катя.

— Братцы, да вы опасные люди, — засмеялся Соков.

— Я не призываю к бунтам, но нужно как-то устроить, чтобы обидчик своей шкурой воспринимал тяжесть ущерба, который он нанес, — настаивал Тенгиз.

— Это будет потруднее организовать, чем робота построить. — Возразил Соков. — Народ уже выращен, его не переделать с наскока. Любой, кто осуждает лихоимство, не отказался бы и сам очутиться на тепленьком местечке. Как это можно переиначить?

— Не нужно суетиться, Соков. — Успокоил его Тенгиз, — об этом думать рано. Во-первых, я не знаю, на каких принципах строить рай на Земле. Идеи еще зреют. А во-вторых, речь идет о научной проблеме, а не о правительственном перевороте.

16. Гласность — это больно

Шел 1987 год, все осмелели и обсуждали слухи вслух, а не в узком кругу.

Газеты стали писать разное, а многие привыкли верить всему написанному. Было непривычно гадать, где истина, а где радость журналиста от исчезновения цензуры.

Вместе с тем, сильно пострадал пантеон национальной славы. Оказалось, что надоевшая идеология была обставлена множеством примеров, шаблонов и подробностей по разным поводам. Теперь никто не знал, чем гордиться, чего стыдится и как примириться с тем, что в тебя долго внедряли то, чего на самом деле нет. Образцы достойного поведения дают каждому ориентиры для его совести. Религия предлагает верующим пантеон праведников. А бескорыстное служение науке опирается на примеры Диогена, Джордано Бруно или Лавуазье. Попытка развенчать святых чрезвычайно болезненна.

Но именно это и произошло с мучениками страны Советов. Так, комиссаром «Молодой гвардии», оказывается, был не Олег Кошевой, а какой-то Третьяков, которого до того считали предателем. Газеты намекали, что во время написания романа Фадеев, якобы, жил в доме матери Олега Кошевого. История о 28 панфиловцах оказалась литературным вымыслом, а грудью на амбразуру бросались сорок бойцов еще до Матросова, да и жертва их в пылу боя была не вполне осознанной. Рекорд Стаханова подтасовали, а трудовой героизм в стране либо не наблюдался вовсе, либо являлся уделом карьеристов. Но самая комичная метаморфоза произошла с оценкой Троцкого, вселенского врага народа. В советское время, когда революционеров почитали почти святыми, как-то не вспоминали, что это именно он возглавил октябрьское восстание в Питере, был председателем Реввоенсовета и создал Красную армию. Даже прославленную буденовку на буйные головушки водрузил он. Но отныне, цели революции развенчали! И тут вспомнили о Троцком. Оказывается, именно он заварил всю эту кашу! И остался аморальным, но уже по новой морали.

Наши герои тоже были придавлены огромностью всеобщей неправды. Всё, в чем они были уверены с детства, надежно оплевали. Сейчас они разлеглись на лужайке у входа в лабораторный корпус, и у них не было настроения обсуждать свои научные проблемы. Они даже пропустили занятия.

— Кумиров, как и злодеев, нам назначали сверху. — Поделилась своей растерянностью Юля. — Теперь мы знаем, кто есть что. С другой стороны, так ли уж важен, конкретный автор свершения. Мысли о природе эволюции приходили в голову Демокриту, Лукрецию, Мальтусу и другим умным людям. На свете вообще много умных людей. А теорию эволюции одновременно сформулировали Уоллес и Дарвин. Но мы славим Дарвина, и дети изучают историю его открытия в школе. В конце концов, важна концепция, а не то, кто именно ее автор. То же самое и с нашими славными героями борьбы и труда.

— Позволь тебе возразить, — не согласилась Катя. — Ведь наш пантеон не создавал ничего, кроме нравственных ценностей. А вдруг, и самих свершений не было вовсе?

— Может, хватит о наших державных идолах? — Сказал Соков равнодушным тоном. — Мы не знаем, где правда, а где ложь. Но всё это и не важно.