собеседнику Измайлова — о «беспристрастии» Карамзина.
Целую систему намеков использовал и автор опубликованной в «Вестнике Европы» рецензии на предисловие к «Истории». Фактически рецензия была направлена не только против Карамзина. Как известно, незадолго до ее опубликования в списках получили распространение письма декабриста Орлова из Киева к Вяземскому в Варшаву от 4 мая и 4 июня с критикой «Истории»{151}. В числе прочего они содержали обвинения Карамзина в отсутствии у него «пристрастия к Отечеству», в стремлении к «сухой истине», в непродуманной концепции «до-рюрикова могущества» Древней Руси. Название рецензии («Письма от Киевского жителя к его другу»), подзаголовки ее двух частей («Письмо 1», «Письмо 2»), псевдоним «Ф.», которым она подписана (первая буква отчества Орлова), были призваны создать у информированного читателя впечатление о принадлежности этой рецензии Орлову, связать ее с подлинными письмами декабриста. В какой-то степени это удалось, о чем свидетельствует письмо А. И. Тургенева к Вяземскому в феврале 1819 г. В Москве, сообщал Тургенев, «приписывают эту рецензию молодому генералу, разумея М. Орлова, вероятно, потому только, что письмо из Киева»{152}.
Одним из ответов на публикацию рецензии в «Вестнике Европы» стало упоминавшееся выше стихотворное послание Вяземского к Каченовскому. Автор послания использовал для критики редактора «Вестника Европы» не менее остроумный прием. Послание было написано в подражание стихотворению Вольтера «От зависти» и внешне содержало осуждение зависти, как порока, особенно несносного у писателя. Подлинный же смысл послания — обвинение Каченовского в зависти к Карамзину — открывался перестановкой знаков препинания в начальных строках («Перед судом ума сколь, Каченовский, жалок талантов низкий враг, завистливый Зоил» на «Перед судом ума, сколь Каченовский жалок, талантов низкий враг, завистливый Зоил»), в результате которой обращение превращалось в обвинение. Позже К. А. Полевой писал: «Послание это написано так ловко, что из него нельзя вытолковать никакой личности, почему оно и было напечатано»{153}. Соответственно и Каченовский, опубликовав ответное послание Аксакова, скрыл его адресата (без ведома автора) за вымышленной фамилией Птелинского-Ульминского, представлявшей русскую транскрипцию греческого и латинского слова «вяз» (т. е. «Вяземскому»).
Опубликованные материалы полемики представляли доступную широкому кругу современников ее часть. Другая часть осталась неопубликованной и в силу особенностей видов составивших ее документов, и по причине невозможности их появления на страницах печати. Ряд неопубликованных материалов полемики по форме близок к опубликованным. Письма декабриста Орлова к Вяземскому напоминают эпистолярные материалы, помещавшиеся в периодической печати о труде Карамзина. Известны постраничные замечания (как в ряде статей Арцыбашева) на отдельные тома «Истории» историка и археографа К. Ф. Калайдовича{154}. Они были написаны по просьбе самого Карамзина и касались конкретных исторических и источниковедческих неточностей в «Истории». Среди неопубликованных материалов полемики мы встречаем сочинения и различных поэтических жанров: стихотворения С. П. Румянцева, Н. Иванчина-Писарева, прославлявшие Карамзина и его труд; эпиграммы П. А. Вяземского, А. С. Пушкина на М. Т. Каченовского и А. С. Пушкина, Н. И. Тургенева, С. Н. Марина, А. С. Грибоедова на Карамзина и др. «Мысли об «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина» декабриста Н. М. Муравьева, явно предназначавшиеся для печати, по форме представляют документ, сочетающий элементы рецензии и самостоятельного исторического исследования.
Одним из интересных источников неопубликованной части дискуссии стали маргиналии на сочинениях ее участников. Замечания в текстах и на полях произведений, судя по всему, являлись довольно распространенной формой отношения современников Карамзина к его труду, характерной особенностью работы многих из них с книгой и вообще научного и литературного творчества. Нам известны сведения о маргиналиях и маргиналии трех участников дискуссии — критиков Карамзина. Это пометы на первом томе «Истории» С. Н. Бегичева{155}, замечания, которыми испещрил свой экземпляр труда историографа декабрист Н. М. Муравьев{156}, и многочисленные поправки 3. Ходаковского в его экземпляре «Истории» Карамзина. О последних красочно рассказал в своих воспоминаниях К. А. Полевой, «…пять, шесть разрозненных томов «Истории» Карамзина были у него исписаны заметками, иногда самыми циническими»{157}. В настоящее время известны четыре первых тома «Истории» с замечаниями Ходаковского{158}.
Наряду с такими бесцензурными материалами полемики представляют интерес сохранившееся эпистолярное наследие первых читателей «Истории», их дневниковые записи и воспоминания. Среди них выделяются переписка Вяземского, Пушкина, Жуковского, Каченовского, Булгарина, Лелевеля, Ходаковского, братьев Тургеневых{159} и др., дневники Погодина, Снегирева, Кюхельбекера, Тургеневых и др., воспоминания Булгарина, Аксакова, К. Полевого, Сербиновича, Н. Тургенева, Вяземского, Никитенко и др.
Полемически заостренные суждения об «Истории» мы встречаем и в ряде документов, носящих официальный характер. Пространное мнение о труде Карамзина было помещено в неопубликованном политическом трактате декабриста Н. И. Тургенева, условно названном его первыми издателями «Политикой»{160}. Свое несогласие со взглядами историографа на процесс закрепощения русских крестьян он выразил в конфиденциальной записке «Нечто о крепостном состоянии в России», поданной в 1819 г. Александру I{161}. Полемические выпады, навеянные чтением «Истории», содержатся и в ряде других документов официального характера: замечаниях неизвестного лица на проект цензурного устава А. С. Шишкова и М. Л. Магницкого{162}, послании калужского губернского предводителя дворянства князя Н. Г. Вяземского к малороссийскому военному губернатору Н. Г. Репнину (1818 г.){163}, письме барона В. И. Штейнгеля Александру I (1823 г.) об освобождении крестьян{164}. Пример перехода подцензурной части полемики вокруг «Истории» на официальный уровень правительственных учреждении дает нам цензурная тяжба Каченовского с редактором-издателем «Московского телеграфа» Н. А. Полевым и его цензором С. Н. Глинкой в 1828 г.{165} Характеристика «Истории» с точки зрения идеологических задач, стоящих перед самодержавной властью, была дана в 1823 г. Магницким в конфиденциальной записке для Александра I «О воспитании»{166}. Оценка труда Карамзина еще до его выхода в свет содержалась в ряде официальных сообщений попечителя Московского учебного округа П. И. Голенищева-Кутузова министру народного просвещения графу А. К. Разумовскому{167}. Сохранились также протоколы заседаний ряда научных и общественных организаций, зафиксировавшие отношение некоторых их членов к сочинению Карамзина и развернувшейся вокруг него полемике. Наиболее интересный из них — протокол заседания Российской академии от 30 марта 1818 г., где с критикой Карамзина выступил Т. С. Мальгин{168}.
Названные материалы дополняют суждения участников полемики в ее подцензурной части, донося до нас непосредственность восприятия «Истории» современниками. Эти суждения примечательны откровенностью мнений авторов, нередко содержат сведения об отношении к труду историографа лиц, не оставивших каких-либо письменных «следов» в полемике, а значит, расширяют круг ее участников. Кроме того, в них нашла отражение Тактика участников полемики в ее опубликованной части, содержатся подчас важные дополнения к подцензурным материалам. Важной особенностью указанных материалов является в ряде случаев откровенная оценка политических идей «Истории».
Бесцензурная часть материалов полемики вокруг «Истории» вызывает необходимость рассмотрения двух вопросов, ответы на которые важны для понимания их роли в спорах о труде Карамзина.
Первый вопрос — это степень известности таких материалов
