Конкретно эту колонну поставили гораздо позже на месте старого чумного столба. И ее в течение нескольких лет делали несколько скульпторов.
Выдыхаю после проникновенной речи. Все-таки труд Гидов тяжел, он явно не для меня. После нашей прогулки и болтовни разбитыми чувствуют себя не столько ноги и спина, сколько голосовые связки. Оглядываюсь вокруг в поисках какой-нибудь возможности пристроить свой зад:
– Паш, – канючу, увидев стоящих недалеко извозчиков, – давай прокатимся на карете, я устала ходить.
– Слушай, давай сначала пообедаем, а потом на карете, – этот вечно голодный мужской организм старательно пытается испортить весь настрой. Вот и вся благодарность за индивидуальную экскурсию.
Ну так все хорошо было. Уж было начала радоваться, что гуляем просто так, а не сидим в автобусе, засыпая под монотонную речь Гида. Не позволю Чернышову опять все изгадить.
– Павлушенька, мы покатаемся совсем чуть-чуть, каких-то полчасика, ну от силы часик. Ты не умрешь за это время, я тебе обещаю. Ну, пожалуйста! И вообще, сейчас первый час, и мы недавно завтракали. Помнишь, какие вкусные булочки ты ел? Это было всего чуть больше двух часов назад. Ты не мог так быстро проголодаться, – бросаюсь на защиту своей идеи.
– Мой желудок работает по Московскому времени. И там сейчас самое время обедать, – начинает Пашка, но мое надутое лицо исправно выполняет свою работу и заставляет его пойти на попятную. – Ну, хорошо.
Подходим к каретам с сидящими в них наряженными в народные костюмы возницами. Они все дружно смотрят на нас, ожидая, чью карету выберут капризные туристы. Надо им присоветовать применить у себя такую же схему, как у таксистов в Испании. Тогда им не придется волноваться, кого выберут.
Мне нравятся все кареты и без разницы, на какой ехать, поэтому выбор отдаю на откуп Пашке. Он после придирчивого изучения ассортимента подходит к небольшой двухместной коляске, о чем-то говорит с возницей и делает мне знак. Мой спутник галантно подает руку и помогает залезть. Следом забирается сам. До меня не сразу доходит, что этот гад плюхнул меня спиной к движению.
– Чернышов, что это значит? – с возмущением пытаюсь встать. – Как это понимать? Если ты воспитанный мужчина, то по этикету должен женщину посадить по ходу движения.
– Я должен был помочь женщине забраться, а куда ее сажать, об этом этикет умалчивает, – мой спутник прижимает мои руки к телу, не позволяя встать, и делает знак вознице, что все в порядке, и можно трогаться, – и вдобавок, мне полагаются преференции за то, что жертвую обедом.
– Ты им не жертвуешь, а слегка откладываешь. Как можно постоянно думать о еде?
Возница надо мной начинает что-то рассказывать на ломаном английском. Поскольку я как обычно ничего не понимаю, то Пашка от щедрот душевных иногда переводит последние слова нашего самопального Гида, когда тот ненадолго замолкает.
Выезжаем на Ринг – кольцевую улицу, опоясывающую Старый город, и я забываю про свое недовольство. Тихой сапой наша карета едет наравне с автомобилями и автобусами. Верчу головой по сторонам, глаза впитывают картины города. Я уже радуюсь, что осматриваю город спиной к движению. Возница надо мной не загораживает мне обзор, и потому есть возможность рассматривать заинтересовавшие меня места столько, сколько считаю нужным. Часть из них напоминает о Мишке. О боже! Я опять думаю об Акимове. Периодически мне кажется, что именно с ним, а не с Пашкой я еду в карете. Иногда ловлю себя на мысли, что тянет назвать Чернышова Мишаней. Шутки шутками, а мне надо бы тщательнее следить за языком.
Когда останавливаемся на светофоре у Ратуши, явственно доносится Мишкин голос, зовущий меня по имени. Не задавая себе вопросов о своем психическом состоянии, вглядываюсь в сторону Ратуши, откуда пришел голос. Внимание привлекают два толкающих друг друга мужика, от которых шарахаются прохожие. Там точно Мишки нет. Не представляю ситуацию, чтобы Мишка полез драться, а тем более за границей. Он слишком хладнокровен и рассудителен для подобных безрассудств.
– Паш, смотри. Все как везде. Дерутся какие-то ненормальные. Смотри, и полиция уже тут как тут, – показываю на бегущих к драчунам полицейских.
– Козлов везде полно. Но ребята работают грамотно, – Чернышов кивает на подъехавшую полицейскую машину, готовую к приему нарушителей, – без шума и пыли обесточили и упаковали.
Карета медленно трогается, и расстояние начинает увеличиваться. Однако, эта сценка повседневной жизни австрийской столицы не отпускает меня. Не могу оторвать взгляд от мужчин-драчунов, которых уже ведут к машине. Один безумно напоминает Мишаню. Хочется слезть с кареты и пойти рассмотреть ближе, но нарушителей порядка запихивают в машину.
Слегка прихожу в себя, все-таки издалека что только не привидится. Неужели я теперь в каждом мужике буду искать Акимова? Наваждение какое-то. Мне бы сейчас разобраться с Пашкой и Маорисио, а голову постоянно глючит моя первая любовь. Так недолго и свихнуться.
Рука автоматически тянется к брелку, болтающемуся на моей сумке. Интересно, Мишка уже выбросил когда-то подаренного мной такого же мехового медвежонка? Точнее, я подарила их нам обоим. И вообще, он вспоминает обо мне хоть иногда? Нет! Лучше не думать об этом. После того, как я отменила свадьбу, вряд ли Мишаня вспоминает меня добрым словом. Спасибо, на работе держится молодцом. Ни разу слова гадкого от него не слышала. Как там Пашка говорит: «Не срослось и не срослось»? Типа, разошлись – что ж, всякое бывает на свете.
Поездка заканчивается, благодарим возницу и на всех парах несемся в рекомендуемое им кафе. Пашка заказывает нам по венскому шницелю, а на десерт кофе с яблочным штруделем.
– Ты идешь прямиком по имиджевым блюдам.
– Светочка, если мы в Вене, значит, надо есть то, чем она знаменита.
– В таком случае, тебе надо попробовать торт Захер[9]. Это одна из самых ярких гастрономических достопримечательностей города.
– Не вопрос. У нас есть время, – Пашка откидывается, чтобы официанту удобнее было расставить еду, – перед поездом как раз зайдем куда-нибудь перекусить.
– Завтра в Риме будешь питаться пиццей. Хотя настоящей родиной пиццы итальянцы считают не Рим, а Неаполь. Между прочим, слово «пицца» происходит от слова «пита» на неапольском диалекте. И кормились пиццей итальянская беднота и работяги, – специально поддразниваю Чернышова, поскольку знаю его трепетную любовь к пицце. – А в Барселоне будешь трескать паэлью. Интересно, ты, кроме еды, еще о чем-нибудь думаешь? Мы находимся в кафе, собираемся есть, а ты уже мечтаешь о перекусе перед поездом, – смотрю, как Пашка крутит тарелку, примеряясь, с какой стороны вонзиться в стоящую перед ним кулинарную симфонию.
Тончайшее мясо, не более двух-трех миллиметров, обжаренное в сухарях, имеет почти круглую
