не вышел из-за стола, но мать увидела, как напрягся отец, как втянул голову в плечи Юрка, как Зоя закрыла лицо руками и каким – из желтого, пергаментного – мертвенно-синим стало лицо у бабы Нюши.
– Самолеты. Наши, – догадался отец. Говорил он почему-то шепотом. – Фонарей навешали, на парашютах. Сейчас бомбить зачнут… Вот сейчас зачнут.
Загрохотали взрывы, не очень сильные. Бомбы падали в центр села, туда, где размещались комендатура, штаб гарнизона, где стояли танки и батарея зенитных пушек.
– Знают, что делают, – вслух одобрил отец. – Без толку не швыряют.
Вдруг землянку встряхнуло, приподняло. Со стен, с крыши посыпался сухой песок, зазвенело стекло в окошке. Мать с силой толкнула Юрку под стол и упала на нары, прикрыла собой Бориску.
– Прячьтесь, – закричала она, – прячьтесь!
– Мама, мамочка, страшно! Они меня убьют, – надрывался Борька.
Снова приподняло землянку. Сама собой распахнулась дверь – не наружу, внутрь. Тугая волна жаркого воздуха и едкого дыма прошлась из угла в угол. На пороге в холодном, леденящем душу свете возникла белая фигура. Нелепо махала руками, беззвучно, по-рыбьи, разевала рот. Фигура оказалась Альбертом, немцем. В нижней рубахе, в кальсонах, босиком прибежал он в землянку искать спасения от бомб. Ни слова нельзя было разобрать из того, что он кричал, но глаза у Альберта, как у загнанной лошади, казалось, вот-вот выскочат из орбит.
Новый взрыв поблизости вытолкнул немца на улицу.
Медленно угасали подвешенные к небу фонари, темень снова приходила в землянку. Отец выглянул за дверь, затем поплотнее прикрыл ее, задвинул щеколду.
– Изба-то наша ничего, уцелела. Думал, вдребезги – тряхнуло вон как… А на горе пожар, мельтешат фрицы, орут.
Он прошел к столу, принялся шарить по нему руками, разыскивая коптилку.
– Вот, дьявол, всё масло разлили. Юрка, вылазь из-под стола, отбой. – И нервно засмеялся: – Земли-то в голове – хоть горох сей. Ты где, мать? Поди, душа в пятки ушла, а? Как это ты: «Прячьтесь, прячьтесь»!.. А куда прятаться – подумала? Всем тут одна могила могла быть.
– Прямо светопреставление… Супостат-то, окаянный этот, чего прибегал? – еле слышно спросила баба Нюша.
– Того и прибегал. С перепугу, дрожь проняла. Голову на отруб, по сию пору в кустах отсиживается.
– Вот и наши знак нам подали: надейтесь, мол, – сказала мать, встряхивая в темноте одеяло.
Шурша, ссыпался с него песок. Всхлипывал, уткнув нос в подушку, Борька – никак не мог оправиться от пережитого страха.
– Подали…
И отец снова зашелестел бумагой, свертывая самокрутку. Ударил кресалом по кремню, выбил сноп искр, вкусно затянулся. Выскочил из-под нар и прижался к его ноге котенок, замурлыкал.
– Вишь, животное, тоже пережил. Ну и денек нынче выдался – не припомню таких. Всем лиха досталось, а всему – будь он проклят! – фашист виной. Однако и ему перцу всыпали, пусть знает наших! И так я скажу, – с веселой злостью в голосе говорил отец, – не зря наши штаб и пушки бомбили. Быть скоро великому наступлению. Грядет день…
– Пасха скоро, светлое воскресенье, – некстати напомнила баба Нюша.
Борька наконец утихомирился. Мать укрыла его одеялом и устало вздохнула:
– Наши придут – вот и Пасха. Другой нам не надо. А сейчас спать давайте.
– Теперь уже скоро придут. Не заждемся…
– Дай-то Бог!
– Бог-то Бог, да сам не будь плох, – дымя самокруткой, ворчливо перебил отец бабу Нюшу. – Стратегия – она не у Бога за пазухой. В голове у красных командиров она.
– А я не супротив, пусть по-твоему, – вдруг легко, согласилась баба Нюша и умолкла. Задремала, видать.
Плавал в слепой землянке колючий махорочный дым, мешался с сыростью и прелью. Мать подталкивала Юрку к постели:
– Засиделся. Ну-ка, ложись спать, диверсант ты мой неуемный.
Юрка прихватил по пути котенка, потащил под одеяло. Котенок с писком и мяуканьем вырвался, снова метнулся к отцу, ища у него защиты. Юрка подул на оцарапанные руки и, укладываясь, неожиданно громко сказал:
– А я и не испугался вовсе, когда бомбили. Вот вырасту – тоже летчиком буду. Я им, фрицам, еще не такого перцу задам!
– Придут наши – будешь кем захочешь. Вырасти сперва, выучись. А сейчас спи, спи, несчастье мое. Дай я тебя поцелую, и спи.
– Весна, ручьи бегут, – глухо бубнил отец, докуривая самокрутку. – По прежним временам, стал быть, скоро в поле выезжать надобно, землю пахать. Заждалась земля работников…
Он никак не мог успокоиться и, вопреки обыкновению, говорил много и долго. Довоенную жизнь вспоминал, колхоз. Как по весне, бывало, подымали поле – артелью, сообща, из каждого двора по мужику, по два выходили, никак не меньше; богатое было народом село, и трудодень ценился. Как – помнишь, мать? – Зоя обед ему на пашню понесла, и Юрка за сестрой увязался, а по дороге возьми да приотстань, да пропади из глаз. Дочь зареванная прилетела: волки братца слопали! «Какие волки, что ты мелешь?» – рассердился отец, но вывел коня из плуга, охлюпкой, без седла поскакал на розыск. Юрку издали углядел: обочь дороги в канаве обретался – из камней и щепок на пути у вешнего ручейка плотину городил. Вымок насквозь, до нитки, в глине вывозился…
– Примчал ты его тогда на коне-то – перепугалась я: простудится, захворает малый. Баню ему горячую устроила, в горчице парила, так ничего – обошлось, – подхватила мать. – За год до войны и случилось…
Ей приятно и даже радостно вспомнить о прошлом, таком – посмотреть издали – безмятежном и светлом. Отступала, уходила понемногу злая боль, добрая надежда вселялась в сердце. И, благодарная отцу за теплое к себе участие, мать тихо промолвила:
– Дождемся… Подрастут сыны – вчетвером в поле выходить станете. Четыре мужика из одного двора. Любую пашню осилите… То-то мне провожать, а людям смотреть на вас радостно будет.
От автора
Обязанность дежурного секретаря в редакции – готовить к выпуску очередной номер газеты. Этим и был я занят 12 апреля 1961 года: вычитывал и правил статьи, чертил макеты. Вдруг прибежал товарищ – кричит:
– Включай радио!
Едва повернул рычажок в динамике – услышал ликующий голос диктора: «Пилотом-космонавтом космического корабля спутника „Восток“ является гражданин Союза Советских Социалистических Республик летчик майор Гагарин Юрий Алексеевич…»
Событие сногсшибательное, ошеломляющее. И хотя мы ждали его со дня на день, все равно сообщение о нем взволновало и потрясло нас. А тут следом телефонный звонок:
– А ведь Юра-то наш, из нашей части!
Дело в том, что редакция, в которой нес я в тот день вахтенную службу, была редакцией газеты Северного флота «На страже Заполярья». И звонили мне добрые знакомые из части, прославившейся своими подвигами в годы Великой Отечественной войны.
Я не мешкая выехал в часть и все, что услышал от летчиков о Юрии Алексеевиче, записал в блокнот. Сделал это, еще не думая, что мне придется писать о космонавте, – скорее, в силу обыкновенной журналистской привычки сделал, так, на
