Марта» Закобякинского сельсовета, был знатоком сельских дел и человеком великой честности.
— Крикуны и выскочки, — говорил он, — в пустомелье лицо свое прячут. Они и нашим, и вашим служить могут.
У Михеева в «кусте», кроме Поддубновского, было еще четыре сельсовета, и он начинал сравнивать тех председателей с Тихомировым. У каждого из них были какие-то недостатки — от неопытности или неумения, но чтобы так стремились выхвалиться, любой ценой оказаться на виду, — этого не замечалось.
Вот Мария Ивановна Смирнова, акуловский председатель. Человек душевный, прямой, открытый. К ней люди идут и за советом, и за помощью. А Тихомиров чуть что — людей стращает: «К сроку не сдашь хлеб — отберем силой, не посеешь, как велено, — посажу…» А где слово доброе, партийное? Да и коммунист ли он? Не пробрался ли в партию, чтобы подрывать авторитет Советской власти, вредить изнутри? Такие ведь случаи бывают.
Всю долгую дорогу в Любим Михеев снова и снова сводил воедино все свои тревожные догадки. «После совещания сразу пойду к Буянову, расскажу», — решил он.
Совещание закончилось поздно. Михеев испытывал какую-то неловкость, когда вошел в кабинет начальника райотдела НКВД Буянова.
— Решил, значит, не по службе, а по душе? — приветливо спросил Буянов. — А-а, и по службе, и по душе!.. Ну что ж…
В кабинете Буянова было душно, июльские грозы не приносили освежающего ветерка, гнали новые и новые тучи.
— Доказательств у меня пока прямых нет, — закончил Михеев. — А чувствую безошибочно.
Он немного сбивался, Михеев, ему хотелось рассказать и про Настьку, про фетровые ее боты, про пуховую шаль, но он попросил Буянова об одном — навести справки, где служили Тихомиров и Зайцев в восемнадцатом — девятнадцатом годах, кому? Где принимали в партию, кто рекомендовал?..
И добавил, не удержался Михеев, про ложечку для причастия, которую увидал в доме Тихомирова.
— Ложечка? — переспросил Буянов. — Н-да, интересный эпизод…
Михеев подумал было, что Буянов посмеивается над ним, но вспомнил, что «интересный эпизод» — любимое буяновское выражение.
— Оговорить человека — легче легкого, — прищурился Буянов. — От искры может вспыхнуть большой пожар, а там заполыхает, разгорится, не погасишь. Боюсь я таких пожаров. Был у нас в деревне один дурачок, так он, глядя на пожар, всегда пел и приплясывал. Может, для врагов — первейшая надежда колхоз оголить, от активистов избавиться? И плясать на этом пожаре будут далеко не дураки!.. Ты бери чай, Михеев, не стесняйся… Разобраться в человеке непросто. Ведь и на тебя, Михаил Георгиевич, жаловались недавно. Гарцуешь, говорят, на лошади, как пан Закобякинский. Собаку завел черную, странную, будто бы для устрашения. А права нам превышать нельзя. Ну, а что зашел — спасибо. Дело, конечно, серьезное, решать его надобно не сплеча. Присмотримся, приглядимся, подумаем. Интуиция — вещь опасная.
Вечер Михеев провел в кругу семьи, редко выпадало ему бывать дома, здесь, в Любиме. Хлопотала Катерина, девочки Вера и Лида с рук не сходили, они любили забираться в седло к отцу-всаднику и тут все просили: «Покатай!» А он смеялся и повторял: «Завтра, завтра…» И Джек норовил шершавым языком лизнуть прямо в губы. Только в первом часу ночи Михеев лег спать, но уснуть не мог, донимали мысли, снова и снова вставал разговор с Буяновым.
В два часа ночи его поднял нарочный: «Звонили из Раслова. Ограблена церковь. Опять».
Поехали на место тотчас. Джек крутился в ногах и повизгивал, но Михеев оставил его дома: «Жалуются тут на тебя!» Выехали в Раслово втроем — Михеев, Леонид Румянцев и любимский оперуполномоченный Александр Андреев. Метод тот же, что и в Пречистом. Связан сторож, брошен в канаву. Отмычки — знакомый инструмент — кованы опытным кузнецом. Пустая церковь дохнула на них холодом. Никого. Похищены десятки серебряных сосудов, прекрасных ювелирных изделий, украшенных искусной чеканкой, гравировкой, сканью. Драгоценности с риз, окованные серебром оклады Евангелий, подсвечники. На паперти — груды медяков, воры вытащили железный сундук, разбили, увидели старинные медные монеты и расшвыряли в злобе — дешевка!.. Церковные книги в толстых кожаных переплетах разбросаны, страницы помяты, искали деньги между страниц.
На высокой телеге, говорили жители, грабители скрылись в сторону Любима. Румянцев с Андреевым поворотили лошадей на любимскую дорогу.
— Ну что ж, — сказал Михеев, — поеду на свой участок, в Закобякино. Там буду искать. Позвоню в случае чего.
Товарищи видели, как его догнал уполномоченный районного комитета заготовок Петр Иванович Зудин, и оба — верхами — Михеев и его попутчик медленно исчезли в предутреннем мареве моросящего дождя.
Жеребеночек взбрыкнул, обежал вокруг заколоченной церкви и стремглав полетел вслед за Майкой.
* * *
Через сутки в Закобякино пришла понурая и измученная Майка с жеребенком. С ней — неизвестная лошадь. Обе лошади — без седел, без седоков. Где же Михеев? Подняли людей. Прочесывали лес, поля, берега рек и речонок, правую сторону — к Пречистому, левую — к Борисовскому. Председатель Поддубновского сельсовета Иван Тихомиров создал отряд конников и лично руководил поисками пропавшего милиционера. В Закобякино выехал следователь Николай Васильевич Елизаров. В эти дни будто опрокинулось небо, дожди шли беспрестанно. Следов не было.
Дней через пять в другой сельсовет — Акуловский, пришла женщина из деревни Андрониково. Шла с мельницы тропкой, нашла плетеный шнур. Леонид Румянцев узнал — шнур от нагана Михеева. От его тульского, семизарядного. Район поиска сузился. У деревни Санино прошли болото, открылось поле, высокая стена ржи, дальше синел густой ельник. На изгороди, которая окружала рожь, Леонид приметил: одна жердь поломана. Поломана недавно. Пригляделся к траве, на которой еще не высохла роса, — тянется ряд помятых стебельков. На земле — следы подков. Подковы особые по всему району. Везде гвоздями подбивают, а милицейские подковы с винтами, покрепче. То был след михеевской лошади, шедшей уже без седока. В ельнике по деревьям густо висела белые клочья. Румянцев подошел ближе и увидел разбросанные, прибитые дождем обрывки документов.
Тут же фотографии. Михеев на коне, в седле, вместе с ним две девочки в беленьких платьицах — Вера и Лида. Вышитое Катериной полотенце. Бутылки из-под водки и ликера, огрызки селедки, окурки. Дальше, в густой траве, тщательно укрытые от глаз седла. И рядом, упираясь плечами друг в друга, лежали убитые Михеев и Зудин. Скрученные веревками-канатами намертво, они, казалось, все еще пытались разорвать страшные путы. На окровавленных руках, на лице, на шее, на гимнастерке Михеева — следы ножевых и пулевых ран.
…В почетном карауле стояли участники революции и гражданской войны, партийные и советские активисты. В городской клуб Любима проститься с жертвами бандитского нападения сплошной чередой шли и шли люди. Траурная процессия с красными знаменами протянулась по берегу реки Учи. Над открытой могилой товарищи клялись усилить бдительность. От жителей Закобякинского «куста» выступил председатель
