стучит телеграф, надрываясь от хрипа, и не хватает у людей слов, чтобы высказать боль. Не усмирить, не успокоить это видение. Тогда, в двадцатом, из села Осека в Любим, к уездному военкомату, прошел обоз окровавленных, порубленных, изуродованных тел — то были убитые и тяжелораненые советские активисты. На Осецкую волость совершил набег лютый лесной зверь, атаман банды «зеленых» Константин Озеров. Не раз сотрясала любимскую землю озеровская лихорадка. Люди выстаивали перед голодом, болезнями, разрухой, но как устоять перед бандой Озерова, как противостоять?.. Сотрудник милиции Львов первым заметил бандитов — оборотней с документами чекистов, первым дал сигнал тревоги. Да так и застыл с открытыми глазами. Распластав руки на кровавом снежном месиве, он будто кричал: «Отомстите!» Его огненный крик унес в своем сердце Михеев, когда вскоре ушел добровольцем в Красную Армию. В жарких боях с Колчаком стоял Михеев за свою землю, сметал с ее лика нечисть и мерзость, бывал в сложных переплетах и все время видел перед собой осецкую сечу, помнил о врагах — с черными душами, тайной местью в делах и помыслах.
— Степана замучили, Ванечку порубили… — продолжала повторять Матрена…
Отец Ивана, Степан Савин, погиб, сражаясь с бандами «зеленых». Месть, великая животная ненависть к новому строю гнала бандитов на преступление, террор, насилие. Так рассудил Михеев. И следователю Николаю Елизарову, прибывшему из Любима, предложил свою версию. Убийц вскоре нашли — зарубили Степана Савина родственники «зеленых». Прошел год, бандиты понесли наказание, а мстители не унимались. Поздно вечером Михеев возвращался в Закобякино, и при въезде в село из-за сарая черной тенью обрушился на него железный лом. Лошадь рванула, сани разворотило, удар пришелся мимо, Михеев уцелел.
И вновь: «Помоги, Егорыч!»
Он помогал. Трагическое подчас соседствовало с самыми что ни на есть бытовыми заботами.
«Кто дал право издеваться мужу над женой?» — заявление участковому уполномоченному тов. Михееву М. Г. Копия: редактору любимской газеты «Северный колхозник» тов. Мартынову Т. Заявление красной женделегатки Татьяны Кузьминичны Грибовой лежало в планшете Михеева.
«На глазах всех людей он орет ей: «Становись на колени и кланяйся мне в ноги!» Послушная, запуганная жена покорно выполнила варварское требование деспота-мужа и преподнесла ему три земных поклона. После этих поклонов Иванов снова начал избивать жену и бил до тех пор, пока жена перестала издавать звуки, чувствовать боль и страдания! Мы подошли, чтобы оттащить от изверга его жертву, а он покрыл нас бранью…»
Еще одно заявление.
«Шинкарки Пелевина и Скворцова открыто торгуют водкой. Помогает им член церковного совета Тимофеев. А председатель сельсовета Тихомиров шинкарей укрывает и им потворствует».
Опять Тихомиров, дался он им.
— Ты заходил бы ко мне почаще, Егорыч, — приглашал Тихомиров. — Катерина твоя за сорок километров сохнет, ты ведь, поди, по дому соскучился. А моя хозяйка угощать умеет. С деньгами у нас вот только загвоздка, не пойму, в чем дело. Ну, деньги дело наживное — сегодня нет, завтра будут.
Тихомиров работал по совместительству счетоводом в колхозе «Первое Мая». Председатель колхоза Федор Зайцев был им доволен. Однажды Тихомиров пришел к Михееву.
— Растрата у нас обозначилась, — и улыбнулся виновато. — Дело судебное. Как, погасишь эту лампаду?
Михеев насторожился. «Лампада» светила на три тысячи с лишним рублей. Приехали ревизоры. Окна в колхозной конторе мигали и по ночам. Считали — пересчитывали. Вроде все налаживалось — вкралась ошибка. Нашлись неучтенные денежные расписки.
Тихомиров работал азартно, успевал больше других. На совещаниях его ставили в пример. Хлебопоставки сдавали первыми. И Настя не появлялась у Михеева. Как-то в Любиме он встретил ее. Боты фетровые, новые, шаль пуховая. Овальный бежевый чемоданчик кладет в сани с трудом — покупки. Значит, семью устроила. Мальчишка сыт. Помог все-таки Тихомиров?..
Не раз приходилось Михееву бывать в Чернышове. Дом у Тихомирова большой, справный. Места для ночлега хватало. Не дом, а полная чаша, чувствовалась хозяйская рука, заботливый глаз.
Чаша… Когда обокрали церковь в Пречистом, Тихомиров выехал на место с участковым. Отправились в Пречистое сразу, как только мальчишка сообщил: нашел в кустах ризу, у ризы оторваны «камни» — срезаны драгоценные украшения. Там, в кустах, и подобрал Тихомиров чашу для причастия — тонко вызолоченную, украшенную гравировкой и чеканкой. По краю чаши вязью шла надпись: «Пиите от нея вси есть кровь моя изливаемая за вы за многи в оставление грехов», — прочитал Тихомиров и бережно охватил чашу ладонями. — Богатая вещь. Потеряли, сволочи… Да, в оставление грехов…
— Грехов, — усмехнулся Михеев. — Знаток! Ты лучше вокруг походи, нет ли еще чего, — и стал осматривать царапины у выломленного церковного засова, пытаясь определить форму отмычек.
— Охрану усилить надо, — твердо сказал Тихомиров. — Стариков ставим, а они спят. Скрутить их — плевое дело. Чувствую, дюжие молодцы работают. А в алтарях ценности неисчислимые. Народные ценности, на совести нашей они, не все еще понимают только.
Михеев молчал, и Тихомиров спросил строго: «Чего молчишь? Ловить надо преступников. Завтра же заставлю выделить надежных охранников, а стариков — на печку!.. Поехали ко мне, переночуешь. Отдохни, отоспись, лица на тебе нет».
В председательской избе, в Чернышове, спорили пьяные голоса. При свете керосинки Михеев узнал Ивана Рожкова из Еремейцева, известного на всю округу вора и хулигана, и кулацкого сына Цветкова. На столе — бутылки с самогоном, разносолы. Голоса басистые, злые: — Сатана! Участкового привел! — привалился к бревенчатой стене Рожков. — А ведь мне, председатель, еще пожить охота!
— Пьянствуете, дьяволы? — ругнулся Тихомиров. — А ну, выйдем в сенцы, поговорим.
— Тебя ведь и дожидались! — миролюбиво протянул Цветков, покорно уходя в сени. — Счастливо оставаться, милиция!..
Сколько раз слышал Михеев, что Тихомиров пьянствует с отпетыми, «вредными элементами», да никогда не приходилось их видеть вместе. Занервничал что-то Иван Алексеевич. О чем переговариваются там, в сенях? К Зайцеву дружков отсылает. И что общего нашли колхозные вожаки и сынки кулацкие? Почему Зайцев, председатель колхоза, так юлит перед своим счетоводом?
На столе, среди тарелок и стаканов, лежала небольшая ложка, вроде бы неприметная, но золотая — заметил Михеев — на крученом черенке. У них в доме таких отродясь не бывало. Но где он видел точно такую же? Вспомнил: лет шести, когда отболел корью, мать на избавление от новых недугов повела Мишутку в церковь, «вкушать» святые дары, тело и кровь Христово, хлеб и вино. Святой отец освобождал от грехов и болезней, обещал «вечное спасение», мать верила, что «святые дары» дадут сыну силу, ловкость, ум и хитрость. А он запомнил в руках священника ту самую ложечку — золотую, на крученой ножке, вот и все причащение.
…Когда на душе было тягостно, Михеев шел к своему верному другу — Александру Михайловичу Вавилову. Коммунист Вавилов возглавлял колхоз «8-е
