Выдохнув, вытерев влажные глаза, вдруг поймал взгляд часового.
–Что?– довольно грубо спросил я.
–У… у вас кровь…– парень был белый как мел, а я вдруг почувствовал боль. Проведя ладонью по губам, увидел кровь. Вспоминая Катю, так закусил губу, что чуть не откусил. Сразу больно как-то стало, начал искать по карманам что-нибудь вроде платка, прекрасно понимая, что его там нет.
–Возьмите, товарищ сержант,– боец, продолжавший наблюдать за мной, он тут вообще-то на посту стоял, протянул руку, а в ней я увидел упаковку бинта. Немецкий материальчик, пользовал не раз.
–Спасибо, друг,– кивнул я.
–Что-то случилось?
–Узнал, что потерял хорошего человека… Не бери в голову, все нормально.
Хотелось выговориться, и как всегда, делаешь это в присутствии первого встречного. Надо возвращаться к Медведеву, командиры жаждут рассказа, надо заканчивать с моей интеграцией в отряд.
–Прошу извинить,– вернувшись, произнес я.
–Ты в порядке?– сочувственно положил мне руку на плечо комиссар отряда.
–Да,– уверенно кивнул я.– Итак, что вы хотели бы знать?
–Начни с начала,– предложили мне, и я вновь, в который уже раз, рассказал свою эпопею с пленом, обучением у врага, службой в Сталинграде и закончил приходом в отряд.
–Вот это ты хватил! С десяти лет пройти такое…– комиссар неподдельно поразился.
–Бывает,– кивнул я соглашаясь.– Какие выводы, товарищи партизаны?
–Нам нужно обдумать, сможем мы тебя включить куда-то.
–Хорошо. Могу быть свободен?
–Да, иди, конечно.
Мне не сиделось на месте. Тут и Катина смерть, точнее известие о ней, да и просто хотелось что-нибудь подлое немцам устроить. Но мне приготовили сюрприз. Командиры отряда категорически начали меня игнорировать. Нет, вечером того дня, когда они все обо мне узнали, а перед этим получили сведения из Москвы, все было чинно и благородно. Перед ужином собрали чуть не весь отряд, устроили митинг, господи боже, я даже не подозревал, что у них до такой степени все «запущено». Против партийности я, конечно, ничего не имел, но вы бы послушали эти разговоры… Да, у этих людей вера в партию привита на уровне, так и вспоминаю труд одного историка в будущем. Тот описывал первые годы после революции и спор двух вождей о федерализации страны. Сталин тогда был против, и, как позже оказалось, не зря он сопротивлялся, ибо именно через продавленную Лениным программу и законы и развалили Союз. А все было просто, Сталин, тогда споря с Ильичом, прямо спрашивал его, за счет чего будет общность в Союзе, если мы в конституции запишем право на самоопределение нации. Ильич тогда ответил веско, как ему казалось. «Скрепит народ – партия!»
И вот здесь и была допущена ошибка. Развалили партию, и кранты стране. Ибо не осталось ничего, что держало вместе все наши республики. Это я все к чему. Тут народ настолько сплочен идеей партии, что от их речей уши вяли. О жертвенности ради общего дела, об ответственности перед партией. Не перед народом, а перед партией! И когда я услышал одно заявление местного комиссара, передо мной как будто тряпкой красной помахали.
–То есть, вы считаете, что человек должен идти до конца в любом случае?– это я вскочил с места, когда услышал о том, что если мне приказали убить кого-либо из командиров или чиновников немецкой администрации, то даже находясь в окружении солдат противника, я должен пойти на этот шаг и выполнить задание. А я ведь знаю, откуда это вылезло, Кузнецову в укор ставили то, что не воспользовался моментом и не попробовал убрать Коха. Ну не мог он его завалить тогда, не мог. Выдал бы себя и дело не сделал, кому от этого хорошо? Вот меня и злили такие речи. Большего бреда я не слыхал, но это ж прожженные коммунисты, спорить бесполезно, а я полез.
–Ты по-другому считаешь?– Ох, видели бы вы глаза командиров…
–Можно мне выступить?– вместо ответа спросил я.
–Ну, выходи, послушаем,– недобро так ответили мне.
–Допустим,– я взял с земли палку и отломил от нее кусок,– вот это – Гитлер. Не важно, на самом деле, пусть он или любой человек из верхушки рейха,– я воткнул палку в землю перед собой.– У него есть подчиненные, особо приближенные, так?– ломаю палку еще на несколько частей и втыкаю перед «Гитлером».– У этих тоже есть подчиненные, а дальше – больше.
Я начал просто чертить квадраты, объясняя, что это – полки, дивизии и армии.
–И вот теперь такая ситуация. Есть один партизанский отряд, составом, ну, скажем, человек в сто,– я нарисовал еще квадратик, но в стороне.– Этот отряд пускает под откос эшелоны врага. Их содержимое, оружие, боеприпасы и просто личный состав, не доходит вот сюда,– я указал на линию, которую прочертил перед этим.– Здесь находятся наши полки, дивизии и армии с фронтами. Так вот, мой вопрос простой. Имея возможность, ну, допустим, на дороге, на обочине которой, в лесу, в этот момент сидит весь отряд партизан, остановился немецкий кортеж. В нем командир или командующий любой из этих групп войск. Ну, например, командир дивизии вермахта. Партизаны могут убить его одним точным выстрелом, при этом обнаружив себя и в итоге дав немцам уничтожить отряд. Каков будет ваш выбор?
–Если его можно уничтожить, о чем тут думать?– тут же вскинулся какой-то мужичок, судя по тому, что сидит вместе с командирами, не рядовой боец.
–Простите, но думать нужно всегда,– поддел я нетерпеливого.– Да, отряд может убить генерала вермахта, да хоть Гитлера,– в толпе зашумели,– и перестать существовать. Перестать пускать под откос поезда, убивать врага здесь, в тылу, уничтожая его и нарушая снабжение там,– я вновь указал на линию фронта, за которой, по моему замыслу, стояла наша армия.– Что там, за линией фронта важнее, каждый лишний снаряд, который фашисты привезут на передовую, каждая сотня солдат, пришедшая в помощь своим, против наших бойцов, или один убитый генерал, вместо которого через полдня просто назначат нового?
Тишина. Я ожидал чего угодно, но не тишины. И все как прикованные смотрят на землю передо мной. Думают? Хорошо бы.
–Я обрисовал вам простую ситуацию, чтобы наглядно показать и объяснить. Могу и просто на словах сказать. Вы, товарищи, пуская очередной эшелон здесь, спасаете сотни, а может, и тысячи жизней – ТАМ! Бойцы, не убитые от новых снарядов, будут продолжать давить врага на передовой и сделают для страны больше, чем если бы умерли. Так и с вами самими. Вы сделаете гораздо больше, пока живы. Ведь это так.
–Этому учат в немецких школах?– буквально выплюнул мне в лицо комиссар отряда.
–Этому нигде не научат, если мозгов нет,– так же прямо ответил я комиссару. Командир отряда при этом сидел и внимательно смотрел на меня.
–А что, этого щенка немцы учили?– внезапно доносится из толпы.
–Он что, у немцев учился?– подхватывает другой. Галдеж поднимается такой, что становится не по себе.
–Тихо!– рявкнул Медведев и тут же вынужден был повторить:– Тихо я сказал, товарищи!
