–Эх ты ж, мальчонка совсем…
На краю сознания слышу голоса, ничего не понимаю, но русскую речь распознал сразу. Пытаюсь сказать хоть что-то, но не слышу, получается или нет, кажется, я даже рот открыть не могу. Темнота сгущается надо мной, судорога режет тело и больше ничего. Тишина.
–Матвеич, он что, живой? Куда ты его тащишь?
–Да наш он, тебе говорю, наш! Отнесу в отряд, вдруг оклемается!
Разговор двух обросших мужиков на островке посреди болота. С обоих стекала вода и грязь, оба были усталыми, но один упорно пытался привести в чувство найденного на островке мальчишку.
–Не знаю, донесем ли,– покачал головой второй мужчина. Низкого роста, с бородой клочками и кудрявыми, немытыми волосами. Лицо его разглядеть было сложно, еще бы, партизаны в лесу живут, зачем им бриться, да и некогда, в общем-то.
–Донесу. Слышал, что девочка сказала? Он нужный человек, сержант, инструктор. Ты когда-нибудь видел инструктора такого возраста? Надо его выносить, надо.– Мужчина, который бережно поднял мальчишку на руки, выглядел почти копией своего товарища, разница была только в росте, этот был заметно выше.
–Чудно как-то, мальчишка и инструктор? Странно все это.
–А что странного? Если он в таком возрасте умеет больше, чем многие в сорок лет, то его нельзя инструктором сделать?
–Ты сам-то, Матвеич, веришь в такое?
–Верю. Видел уже за два года разных мальчишек. И у немцев, и у наших. Немцы, говорят, готовят таких волчат, похлеще взрослых, потому как и делают мальчишки много. В любом случае в отряд надо, радио дадим, а вдруг его ищут?
–Ладно, давай винтовку, понесу, а с ним уж ты сам.
–Давай,– заключил тот, которого звали Матвеичем.
Путь был очень тяжелым, здешние леса серьезно затрудняли движение, но в этом был и большой плюс, самих партизан так же сложно найти, иначе немцы бы уже всех истребили. Мальчишка никак не приходил в себя, хоть раны ему и перевязали, но лучше не становилось. Правда, хуже тоже, дышал он вполне ровно, но был все время без сознания. Все партизаны могли предположить, но то, что инструктором мальчишка окажется… Впрочем, в этих лесах кого уже только не было за годы войны. С Большой земли постоянно присылают разные отряды, кто-то оседает в лесах, кого-то убивают на задании, а некоторые вынуждены уходить далеко, уводя за собой преследователей. Недавно только группа была, ух и сильные в ней ребятки, сколько они в Ровно находились, пытаясь задание выполнить, а никак не удавалось. Но вот и на них облава состоялась, где-то все же ошиблись, пришлось уходить. Тут ведь в этих лесах не только немцы рыскают, это было бы полбеды. Местных здесь много, тех, кому советская власть поперек горла стоит. Украинские националисты, ОУН какая-то, бульбовцы. Матвеич слышал, как комиссар объяснял, кто это такие и откуда взялись, но не запомнил, плевать ему на них было. Вражина, он и есть вражина, чего ему думать о том, кто они, да кто создал их отряды. Убивать их всех надо, тварей. Они деревни вырезают под корень, никого не щадят, так неужто ему, коренному белорусу, думать об этом дерьме?
Дойти до группы, которая двигалась на север, а вовсе не сидела на месте, хлопотное занятие, не догнать. Матвеич переживал сейчас только за пацана, сами-то с Семеном дойдут, места-то знакомые, сколько тут раз хожено, не упомнить даже. А вот мальчонку жалко, экий справный воин растет, один против целой группы немцев остался и всех положил, диковина просто.
–Матвеич, тут недалеко хутор был…– второй партизан, который носил имя Семен, остановился.
–Знаю, но с прошлой осени там не был. Дед как умер, теперь и не знаю, жинка-то его там или ушла?
–Может, навестим? Парню-то, поди-ка, операцию делать надо, смотри сколько крови потерял!
–Давай, все одно ничем уже не рискуем, а мальчонке хреново, дышать что-то прерывисто начал. Пойдем, поворачивай на восток, скоро тропка появится, ежели не заросла совсем. Успеем, пацан будет жить.
Два товарища, бывалых партизана, пробираясь сквозь заросли ольхи и рябины, устремились на восток. Только в темноте они достигли своей цели. Хутор в лесу имел упаднический вид и в первую минуту друзья уж было поникли. Но подойдя ближе, обнаружили в одном крохотном оконце тусклый свет свечи.
–Есть все же кто-то, но надо осторожно. Давай, Семен, посмотри там, я тут посижу.
Семен ушел к дому, тихо и быстро пробежав от плетня, присел под стеной хаты. Матвеич не видел его, темно уже, но яростно вглядывался в нужном направлении. Мальчишка, лежавший на траве, дышал все тяжелее, изо рта то и дело появлялись капельки слюны с кровью. Матвеичу, потерявшему всю семью разом еще в июне сорок первого, становилось тревожно. Он и сам не понимал, почему мальчик так запал ему в душу, но хотел во что бы то ни стало помочь ему.
–Матвеич, там суки эти, оуновцы!– прибежал, наконец, Семен.
–Вот же гадство, вышли, твою мать!– выругался от души, но шепотом Матвеич.
–Тише ты,– шикнул на него Семен.– Пьяные, хозяйка там, гоняют ее, все самогон просят.
–Много?
–Видел четверых, на дверях никого, ничего не боятся, суки.
–А чего им бояться? До ближайшей деревни сорок верст по лесам! Как они вообще тут оказались?
–Хрен их знает, чего делать-то будем?
–Автомат немецкий в порядке?– вдруг спросил Матвеич.
–Не стрелял, но вроде да,– кивнул Семен.
–Давай мне, сам пойду!
–Вместе сделаем, вдвоем-то явно легче будет!
И друзья пошли к дому. Подойдя, тихо открыли дверь и в сенях наткнулись на хозяйку. Та успела только рот открыть, когда его ей зажали ладонью. Женщина была крупная, лет под шестьдесят, такая, если захочет, то сама кому угодно и рот заткнет, и голову открутит.
–Капа, это я, Матвеич, помнишь меня? Я с твоим мужем пасеку вам помогал делать в сорок первом.
Женщина часто-часто закивала.
–Эти твари в доме?
Женщина кивнула.
–Четверо?
Женщина кивнула отрицательно.
–Я отниму руку, только не кричи!
Женщина вновь кивнула, давая знать, что поняла.
–Шестеро их, двое спят, ранетые. Четверо пьют, послали за пойлом, а у меня только на леднике осталось. Вот и пошла.
–Точно на улице их больше нет?
–Нету, вчерась заявились, приказали лечить ранетых, командиры ихние, а сами пить начали. Шли издалека, все в грязи и усталые.
–Двигай на улицу, в дом не суйся, пока не позовем.
–Оружия у них много, осторожно, Ваня.
Матвеич уже не помнил, когда его называли по имени. Привык к отчеству, от того даже вздрогнул.
