пятом, молодой — теперь уже можно было точно сказать — вдовой. Это гнетущее, беспросветное слово приклеилось к ней само собой, ведь с тех пор прошло больше пятнадцати лет, но никаких вестей об Арутюне так и не пришло ни от кого: ни от армейского командования и конкретных командиров, ни от рядовых солдат войны, ни от односельчан, вернувшихся кто целым и невредимым, кто — оставив на поле брани часть своего искалеченного тела. Ничего не принесли на своих крыльях и летящие из дальних далей беззаботные птицы, на которых когда-то столь наивно и отчаянно надеялся маленький Эрик. Арутюн исчез во времени и пространстве, оставив в сердцах родных неисчерпаемую боль. Боль неизвестности, которая не проходит никогда и всегда свежа…
Да, время не лечило. Даже оно не имело рецептов для подобных случаев. На людях Кнар скрывала свои переживания и даже старалась казаться весёлой, шутила с колхозницами, напевала песенки во время достаточно тяжёлой, монотонной работы в поле. Однако по вечерам, когда, потушив вместе со словами «вот ещё один день канул в мрак» единственную лампочку в доме, Кнар ложилась в постель, тягостное сознание одинокости то и дело начинало душить её в темноте невидимыми клещами, рот судорожно хватал воздух, а в груди противно посасывало. Мрак, холод, пустота… и напряжённо работающее сознание. Что могло быть нелепее и страшнее? Иногда несчастной женщине казалось, что она заживо захоронена, полностью изолирована от внешнего мира. Даже сновидения покинули её…
Но вот однажды приснился сон. Совершенно необычный, с какой-то иррациональной энергетикой…
Кнар плыла по безбрежной водной глади в маленькой, ведомой невидимым гребцом лодке. Куда и зачем — не знала. Океан был окутан густым мраком беззвёздной ночи. Но это была не обычная чуланная тьма, в которой прячутся от опасности и света, а какая-то другая, вселенская темнота. Кругом царила торжественная тишина, не было слышно даже малейшего плеска чёрной воды. Только стук сердца выдавал наличие жизни в этой таинственной местности, находящейся за краем света…
Но что это? Вдалеке, словно горящая свеча, замерцал огонёк. Дрожащий свет, с трудом пробиваясь сквозь густую темень, медленно приближался — кто-то, кажется, плыл навстречу с зажжённым факелом. Кнар воспрянула душой от появившейся надежды и одновременно наполнилась новой тревогой от предстоящей встречи с неизвестностью. С замиранием сердца она следила за подплывающим, увеличивающимся в размерах и яркости сиянием. Вместе с приближением света росло и волнение…
Кнар подслеповато прищурилась, пытаясь разглядеть пловцов на лодке… «ТЫ?!» — она крепко закрыла обеими руками рот, чтобы не вскрикнуть. Сердце затрепетало подобно попавшей в силки птице… Да, в лодке сидел Арутюн! Он был не один. Над его правым плечом возвышалось светящееся существо, точно ангел из библейских сказаний. Исходящий от него свет пронзал толщу тьмы, намечая путь лодки и ведя её…
Арутюн был молод, гораздо моложе, чем Кнар сейчас, примерно в том возрасте, в котором он ушёл на фронт. На его высоком лбу, который ещё не успели изрезать морщины, отражался свет от неземного существа, сверкая и переливаясь подобно нимбу… Кнар боялась шелохнуться, да и не смогла бы при желании — она была целиком парализована, язык окаменел, прилип к гортани… Арутюн не замечал ничего вокруг. Лицо его было неподвижно, а взгляд устремлён глубоко в себя. Казалось, он дремал…
Лодка беззвучно проплыла мимо. Арутюн так и не шелохнулся, не обернулся, не заметил Кнар. Лишь яркий свет напоследок ударил в глаза женщины…
Кнар распахнула глаза. Прямо над её головой горела лампочка — не заметила, как уснула, не успев отключить свет. Кнар рефлективно бросила взгляд на Арутюна, едва заметно улыбающегося с портрета. На его широком лбу матово отражался электрический свет.
«В свет превратился, — невольно пронеслись в голове слова, которые часто говорили о покойниках люди старшего поколения. — Значит, там не вечный мрак… Там свет даже ярче, чем здесь…» Эта мысль несколько успокоила Кнар, однако до утра она уже не смыкала глаз, как это часто происходило с ней. Коротать мучительные часы до наступления рассвета помогали мысли о сыновьях и их успехах, а также собственные мечты о будущем без войны…
В студенческие каникулы Алек и Эрик спешили в деревню. По вечерам, когда замолкал треск цикад и из своих нор вылезали сверчки, чтобы, приняв эстафету, завести свой мелодичный стрёкот, Кнар заваривала душистый чай с чабрецом и садилась вместе с сыновьями на веранде. Время за задушевной беседой пролетало незаметно. Словно сговорившись, вспоминали всё светлое и забавное. Эрик, весело смеясь, смачно рассказал, как однажды, годиков в шесть, забравшись под стол, тайком сожрал за считанные мгновения целую палочку копчёной колбасы, которую стащил из посылки, выданной сельсоветом семьям фронтовиков. А Кнар, сделав нарочито строгое лицо, припомнила, как обстригла его наголо, не пожалев золотые, сверкающие в лучах солнца кудри мальчика…
Обычно сдержанный в выражении своих эмоций Алек преображался в такие минуты. Он вспоминал, как носил в вёдрах родниковую воду на колхозное поле. Приходилось спускаться в глубокое ущелье к роднику и подниматься с тяжёлой ношей, стараясь не проронить ни капли. Но, бывало, почти достигнув вершины, мальчик поскальзывался и с грохотом скатывался вместе с вёдрами вниз в ущелье… Однако это был не сизифов труд. Сколько радости появлялось у жаждущих под полуденным пылающим солнцем людей при виде мальчика с исцарапанным лицом и помятыми вёдрами в тонких, но жилистых руках! Его обнимали, целовали, протягивали в благодарность кусочек хлеба, картошку, помидор. А однажды, как раз в день его рождения, одна из молоденьких колхозниц, в которую Алек был тайно влюблён, протянула ему… большой красный леденец на палочке. Какой же счастливый это был день! Невероятное совпадение — день рождения и откуда-то взявшаяся конфета, какой не видел с самого начала войны… Но случайность ли это? Не отец ли отправил ему неким загадочным образом эту чудесную конфету?.. Алек не стал разворачивать прозрачную обёртку, борясь с огромным соблазном хотя бы облизнуть леденец. Он держал заветную конфету за пазухой в качестве амулета и сохранил её до самого конца войны…
Кнар с умилением слушала своих повзрослевших сыновей и плакала невидимыми слезами, то ли от грусти, то ли от радости. Сама она вспомнила, но не стала рассказывать, как однажды сурово наказала детей за то, что, придя из школы, они враз съели свой дневной паёк, а затем, проголодавшись, зажгли печку и тайком испекли картошку. Вернувшись с работы, Кнар заметила в золе вмятины от картофелин… Особенно досталось Алеку — левое его ухо горело целых два дня. Такие безжалостные были времена…
