оставайся дома. На ферме доярка скоро потребуется. Одна у них в декрет уходит. Да и на молодняк телятница нужна, — подсказал отец.
— Больше, папаня, ничего не придумал? В навозе копаться?! Ну, уж дудки. Лучше, как Лидка, в ткачихи идти.
— А чем не профессия? — поддержала мать. — Лида сначала тэушку закончила, потом поступила в текстильный техникум при комбинате. Город всё-таки, есть где специальности хорошей обучиться. Опасно только вечерами ходить…
— Ну, мам, не опасней, чем в нашем райцентре. Бухариков долбанутых везде хватает…
От Лиды опять пришло письмо. Старшая сестра по-прежнему приглашала Юльку к себе в город, правда, предупредив, что работа ткачихи физически трудная. Надо будет привыкать к пыли, грязи, шуму. Но гарантирован стабильный заработок. Да и жизнь в рабочем поселке бьёт ключом. Не то, что в деревне. Но с решением надо торопиться, времени для поступления совсем мало. Считанные дни остаются. Юлька согласилась. За вечер родители её собрали и отправили на поезде. Ехать-то всего ночь.
На следующий день Лида сама унесла документы в приёмную комиссию профтехучилища.
На выходных — в воскресенье — сёстры выбрались на автобусе в центр. Сходили в кино. Возле кинотеатра «Родина» пили газировку из красного автомата. А напротив ресторана ели мороженое. Перед возвращением к себе, долго сидели на скамейке у центральной площади под сенью ветвистой зелени. С непривычки ходить по асфальту у Юльки горели подошвы ног.
— Лид?
— Что?
— Почему возле ресторана много военных?
— Это командированные офицеры. Вырвутся в Читу из своих степных гарнизонов, все при деньгах, вот и гудят…
— Больше заняться, что ли нечем?
— А чем? Ходить в кино и есть мороженое?
— Тоже верно.
Сёстры помолчали.
— Наверное, все сплошь холостые? — сделала неуверенное предположение Юлька.
— Не сплошь.
— Что? И женатики?
— Почему бы и нет? Тоже ведь люди.
— Женатики другим должны заниматься, пользуясь случаем.
— Каким случаем?
— Что в город вырвались. Здесь такие большие магазины. Покупали бы подарки жёнам и ребятишкам.
— Подарки! — Лида рассмеялась.
— Чего смешного?
— Глупенькая ты ещё, Юлька.
— А что я не так сказала? Дома с подарками, что ли не ждут?
— Это понятно, что ждут.
— Ну, вот. И я о том же. А тебе ха-ха. Зато я глупая, ты умная.
— Ладно, доедай своё мороженое, а то растает.
— Что? Поедем?
— Да-да. Пора на автобус. Пошли на остановку. Кстати, пока в училище занятия не начались, надо тебе домой съездить за осенней одеждой.
— Надо бы. Я уж и по маме с папкой соскучилась.
Через два дня Лида собрала сестрёнку, купила билет на поезд. Собрала гостинцы родителям.
— Что, Юлька, поступила? — спросила первым делом, встретившись на улице, соседка тётя Таня, извечная доярка.
— Поступила.
— Студентка, значит?
— Типа того…
— Кем будешь-то? Слыхала, что ткачихой?
— Ткачихой.
— Тоже неплохо. Не наше дело, навоз резиновыми сапогами месить. В городе-то ловчее жизнь?
— Пока не знаю. Наверное…
— Ловчее, — уверенно сказала тётя Таня. Зубы у неё изъедены дешёвым табаком. Курит с пятого класса. Отец Матвей, тоже фронтовик, бывало, лупил солдатским, ещё с фронта, ремнем. Зажмёт меж колен, задерёт юбчонку и по заднице в сатиновых трусишках. Жена Маруся набежит, отнимет. Ругает мужа своим самым любимым в адрес его ругательством:
— Охолонись, контуженый! Забьёшь ребёнка!!!
Тот, будучи в сильном гневе, но по душе отходчивым, махнёт ещё пару раз ремнём в воздухе и мало-помалу успокоится. Начинает прикидывать, куда бы папиросы подальше спрятать, чтобы малая не достала… Хоть на чердак, а лестницу убрать. Но тоже неразумно, всякий раз на чердак за пачкой лазить. Это с калечеными-то рукой и ногой?
Дядя Матвей умер давно. Взяли своё фронтовые четыре года. Танька маленькая была, но помнит, как на похоронах несли на сшитых наскоро, красного цвета, подушечках медали. Тётя Маруся сильно причитала над могилой. Соседки держали её под руки. Пузырёк с нашатырем давали нюхать. Голосила истошно:
— Как же теперь жить-то буду, голубок ты мой, ненаглядка моя?! А-а-а, Матвеюшка!!!
Вот ведь на кладбище выясняется истина. А в жизни, что не так, сразу: «контуженый»!
Позднее, когда в школе организовали музей боевой и трудовой славы односельчан, учительница истории попросила у семьи солдатский ремень фронтовика. Спустя годы, тётя Таня, бывая в школе, где чествовали по осени, на День сельского хозяйства, передовиков колхоза и проводили экскурсию в школьный музей, не без гордости признавалась:
— Помнит моя попа этот папин экспонат…
Надсадно прокашливаясь, доярка хрипло жаловалась Юльке посреди улицы: — «Прима» какая-то горькая попалась…
У самой Тани, может быть, вспыхивали отблески некоей зависти или, скорее, грусти в разговоре с молодой соседкой, у которой ещё не всё потеряно, точнее, наоборот, ещё ничего не потеряно. А Тане надо растить-поднимать детвору. Их у неё двое. Парнишки. Но отцы разные. Мужа посадили. Срок немалый дали. Всё-таки человек погиб. Ладно, ещё не групповую припаяли. Одни поговаривали, что взял всё Пашка на себя, другие, что он и вовсе не при делах. А ментам? Лишь бы скорее дело раскрыть-закрыть и перед начальством отчитаться… Осталась Таня с малым парнишкой на руках. Прошло года два. Письма из зоны приходили всё реже. Как-то, в конце апреля, приехала бригада шабашников из «Агропромстроя» строить новый коровник. У старого, ещё послевоенной постройки, прогнили углы и прохудилась кровля. В дождливое время прямо беда. Скот стоял в воде. Пробыли строители в деревне до середины лета. Таня снюхалась потихоньку с одним из приезжих. Коровник построили, и уехала бригада. А у Тани вскоре перестали быть критические дни. А там и живот начал расти. Прошло девять месяцев. Родила второго пацана.
Хвалилась сыновьями перед доярками на ферме: — Маленькие, а такие хорошие помощники. И дома приберут, и стайки почистят, и грядки прополют, и за бабой Марусей присмотрят. Только ещё корову доить не умеют. Старший сынок научился варить. Как щи приготовит, так ещё вкусней получаются, чем у меня!..
А в один из дней из колонии пришло письмо от Павла. Мол, сроку конец подходит, скоро выходить на волю. Татьяна без утайки, как есть, написала всю правду. А что поделаешь? Когда мужик вернётся, ребенка набеганного всё равно ведь не утаить. Написала и, сжавши сердце, в тревоге стала ждать ответ: как-то на этакую новость муж из зоны отреагирует? Потянулись медленные дни тягостного ожидания. Прошли томительные недели три. Получила казённый конверт. Ответ был удивительно прост и спокоен: ничего, мол, вырастим. Ты, главное, Танюха, жди. Одну тебя любил и люблю. Только одно это и помогло зону оттоптать от звонка до звонка.
У Татьяны отлегло от сердца…
7
Середина 1990-х годов.
Утро для Генриха выдалось неважным. Ночью часто просыпался от бестолковых сновидений. Сожалел,
