Глава 7
Аппетит пропал.
— Я служу там, куда меня направило командование! — с досадой сказал Замфир месту, где только что стоял Сырбу. Посмотрел на холодную плачинту с тыквой и доел без удовольствия, из чистого упрямства. Потом он лежал на пуховой перине и смотрел на полную луну в окне и думал, насколько ярок и безжалостен свет невидимого сейчас солнца, что тени от бесконечно далёких кратеров видны даже в забытой Богом Гагаузии. Василе закрыл глаза. Перина под его спиной исчезла, больно врезались в тело перетяжки. Шесть крепких кулаков вцепились в простыню, легко перенесли Замфира через изножье кровати и потащили куда-то. Окно исчезло, не было ни стен, ни потолка, небо открылось полностью. Шуршала, сминаясь трава. Луна прыгала в небе в ритме шагов носильщиков и освещала их суровые бородатые лица, плечи, бугристые от разбухших мышц, просвечивала сквозь шёлк свободных рукавов алых рубах, бликовала на золотых серьгах. От похитителей исходил крепкий дух конского пота, сладковатый и тошнотворный. Василе попытался осмотреться, но тело не слушалось.
"Это сон, — подумал он. — надо только себя ущипнуть, и я проснусь."
Но вот беда — руки и ноги он чувствовал, но даже шевельнуть ими не мог. Выпитое молоко плескалось в животе и мягко толкало в горло. Стрёкот цикад растворился в треске множества костров. Лица носильщиков из бледно-палевых стали охряными. Они замедлили шаг. Между их плечами появлялись и исчезали любопытные лица: смуглых детей, лукавых женщин, улыбающихся мужчин со скорбно вздёрнутыми бровями.
— Шувано! — непонятно крикнул один из носильщиков и торопливо заговорил на незнакомом языке, грубом и раскатистом. Василе сразу вспомнил чудовищный акцент поручика Сабурова.
Над ним появилось перевёрнутое лицо Маковея. В его буйной, кудрявой шевелюре справа качнулось массивное золотое кольцо. Губы стрелочника сжались в узкую полоску, на побагровевшей шее вздулись жилы. У Василе в голове что-то начало с треском проворачиваться, макушка похолодела, и Василе показалось, что лёгкий ночной ветерок забрался ему в голову. Маковей кивнул носильщикам, и ноги Замфира поползли вверх. Он узнал луг за железнодорожной насыпью, вокруг стояли люди в цыганских нарядах, за их спинами, среди пылающих костров, — расписные фургоны, вардо. Перед ним на корточках сидел Маковей со сложенным рушником. У его правого сапога валялась огромная притёртая пробка, как от флакона с жидким мылом. Что-то полилось из головы Замфира, прохладная жидкость заструилась по стенкам его черепа, и чем больше её вытекало, тем холоднее становилось Замфиру. Похолодели кончики пальцев, лодыжки, бёдра, ладони рук. Следом за холодом накатывало онемение. Когда оно дошло до пояса, Маковей хлопнул в ладоши. Цыганёнок в алой, как у взрослых, рубахе привёл серого коня — очень худого, с острыми рёбрами, выпирающими сквозь шкуру. Маковей протянул мальчику рушник, и тот начал натирать лошадиные бока белой пеной.
— Пока хватит, — сказал Маковей по-румынски и вставил Замфиру в голову пробку.
Утром Василе стянул рубаху и долго рассматривал в зеркале своё тонкое, не слишком развитое тело, щупал торчащие, как у больной лошади из сна, рёбра. Под тонкой полупрозрачной кожей проступили синие вены. По босым ногам, бледным до голубизны, можно было изучать анатомическое строение стопы. Но больше всего Замфира пугало ощущение ветерка в голове. Он помнил его так отчётливо, что казалось, прохладный воздух и сейчас струится по извилинам его мозга.
— В мозге нет нервных окончаний, — сказал Замфир. Он слышал об этом от кого-то из друзей отца. И сам себе ответил скептически: — Да неужели?!
Он нагнулся за сапогами, и в голове зашумело, пол качнулся под ногами. Замфир упал на колени и пару минут стоял, уткнувшись лбом в край кровати и глубоко дыша. Когда головокружение прошло, он пообещал себе есть в два раза больше, даже если аппетита нет, и каждое утро делать гимнастические упражнения. На кухне гремела посудой Амалия, что-то тихо напевала Виорика, голосом низким, но не лишённым приятности. Вышел на крыльцо Маковей, судя по тяжёлым шагам. Василе с трудом поднялся и прислушался к себе: сердце колотилось, колени заметно дрожали, его подташнивало. Причины этой слабости он понять не мог. С полотенцем на шее и несессером под мышкой он вышел из комнаты и остановился у двери в кухню.
— Госпожа Амалия, госпожа Виорика, доброго вам утра, — сказал он, и, после короткой заминки, поинтересовался деланно-равнодушным тоном: — Я тут слышал от сербских добровольцев одно слово, оно кажется мне знакомым, а откуда — ума не приложу. Не знаете, что значит "шувано"?
— Конечно знаю, цыганам сербы ваши кости мыли. Шувано — это вроде цыганского колдуна: судьбу может предсказать, порчу снять, а может и проклятие наложить, да со свету сжить. У нас-то в Кишинёве цыган этих много было, только колдунов вживую не видела, больно редкая птица, а с шувани — женщинами-колдуньями, встречаться приходилось.
— Ну что раскудахталась?! — рявкнул сзади голос Маковея. — А ну быстро на стол мечи, а то господин сублейтенант синий вон, как покойник. Помрёт, не дай Бог, — с военного ведомства ни копейки не вытрясем!
Амалия осеклась на полуслове, заметалась между печью и столом. Маковей отодвинул Замфира и вошёл на кухню. Сел за стол напротив и вперился в Василе тяжёлым взглядом.
— А вы, господин сублейтенант, больше бабьи суеверья слушайте. Достойно офицера, ничего не скажешь! Если вся королевская армия такая, то неудивительно, что нас австрияки из Трансильвании гонят.
Обычно Замфир покраснел бы от злости, но сейчас сердце его заколотилось, а лоб покрыла испарина. В голосе Маковея ему послышались странности, которых он ранее не замечал: твёрдая "л", рокочущая "р", и Замфир понял, что есть у всего семейства русский акцент. Слабый но есть. Он попытался разглядеть, проколото ли у того правое ухо, но густые вьющиеся волосы полностью его скрывали.
— Опасные вещи вы, господин Сырбу, говорите! — процедил он.
— Ну пойди донос на меня в тайную полицию настрочи, писарь! — Маковей не выказал ни капли страха, сидел и нагло улыбался. Ничего не ответив, Василе развернулся на каблуках и ушёл к рукомойнику. Там он долго крутил в руках флягу с мылом. То ему казалось, что уровень снизился, то нет. Он плеснул немного на ладонь, потом половину отбавил обратно. Умылся, как мог. Щетину бритвой скрёб почти насухую. Потом сбегал в комнату за химическим карандашом и отчертил уровень оставшегося мыла. Развернул флакон помеченной стороной к стенке и пошёл завтракать. На крыльце задержался: на кухне Маковей выговаривал жене на незнакомом языке. Замфир не сомневался на каком.
"Они жили в Кишинёве, — вспомнил он, —
