не случалось по отношению к Дику или ко мне. Отец не любил Ларри, а тот панически его боялся. Мама значила для нас все. Она была прелестным человеком. Именно она и создала нам детство. Мама умела во всем видеть смешную сторону. Ларри она обожала. Это был ее сын. Он всегда занимал ее. Он был настоящим клоуном. Он мог до упаду рассмешить целую компанию, собравшуюся за обеденным столом, но была в его характере и мрачная сторона. Часами он вообще не произносил ни слова. Казалось, Ларри всегда составлял в голове цепый план, прежде чем что-нибудь сказать. Он во всем шел до конца. Если у него наступал период уныния, оставалось только просить милости у неба”.
Учение нисколько не привлекало Лоренса, пока в девять лет он не поступил пансионером в хоровую школу при церкви Всех Святых в центре Лондона, где уже учился его брат. Лишь благодаря личным связям отца его устроили в это необычное заведение, рассчитанное всего на четырнадцать учащихся. Его достаточно приятный голос вовсе не обладал теми исключительными достоинствами, которыми славились хористы Всех Святых. Он вряд ли выдерживал сравнение с избранными мальчиками, приглашавшимися на прослушивание. Но его приняли; и таким образом был сделан самый значительный шаг в его театральное будущее. В самом восприимчивом возрасте он получил впечатления, оказавшие огромное воздействие на его становление как актера.
Школа Всех Святых принадлежала Высокой англиканской церкви — как тогда говорили, англо-католической. В 1916 году новичок Оливье услышал остроту: церковь стала настолько высокой, что почти достала до Рима! Ладан и великолепные одежды имелись в изобилии. Повседневная жизнь была пронизана зрелищностью: безупречно отлаженные службы проводились пышно и торжественно; театральный дух пронизывал драматические громогласные проповеди; церковный хор, считавшийся лучшим в Лондоне, шлифовал мастерство на бесконечных репетициях. Стремление к самовыражению принимало и более активные формы. И викарий, и регент хора были небесталанными актерами-любителями и часто ставили школьные пьесы. Помимо уроков по драме и актерскому искусству случались даже походы в профессиональный театр. На первое рождество, проведенное Лоренсом в школе, его класс повели в ”Друри-Лейн” на пантомиму и даже предоставили захватывающую возможность пройти за кулисы и познакомиться со столь прославленными актерами, как Уилл Эванс и Стэнли Лупино.
Поразительно, что эта самая маленькая из всех хоровых школ привила своим воспитанникам необычайно плодотворную страсть к театру. Из четырнадцати соучеников Оливье по школе трое стали известными профессиональными актерами. Один из них, Ральф Тейлор, сын актрисы Мэри Форбс, прославился в 1926 году, снявшись под именем Ральфа Форбса в фильме ”Бо Жест”, и сделался голливудской звездой. Другим был Лоренс Джонсон, солист хора, учившийся бесплатно из-за крайней бедности своей семьи. После тяжких лет плавания на торговых судах он в конце концов превратился в актера Лоренса Нейсмита, снискавшего известность игрой в театре и более чем в пятидесяти фильмах. Он вспоминает о Всех Святых со смешанными чувствами:
«Наше крайне замкнутое общество вело, по существу, монашеский образ жизни: для четырнадцати мальчиков было всего две спальни; день, как у монахов, начинался в 6.45 заутреней, затем следовал завтрак, хоровые занятия и уроки (бесконечная латынь, ведь мы часто пели латинские тексты); за обедом следовала прогулка или спортивные игры — футбол и крикет.
Я ненавидел школу и чувствовал себя там неуютно. Я был слабеньким, и меня били чаще, чам остальных. Каждую субботу нас отпускали домой, и всякий раз я рыдал, возвращаясь обратно. Но в то же время я любил всю церковную обстановку, службы, празднества, прекрасную музыку и пение. Эти волшебные ритуалы и направили нас с Ларри на стезю профессионального театра…
Все мы служили обедню, и нас учили преклонять колена с безупречной грацией. Иногда орган дополнялся оркестром, и полуночные мессы были особенно захватывающими. Мы даже ждали их с нетерпением. Они приносили настоящую радость. Я слушал мессы в соборе святого Петра в Риме и во Флоренции, но службы у Всех Святых остались непревзойденными. Они были совершенны, прекрасны, театральны. И все это было так трогательно, что не могло не подействовать на впечатлительного человека.
Ларри Оливье? Да, еще мальчишкой он был законченным актером. И умел себя держать. Он не казался мне симпатичным, скорее, задирой. В нем была властность, с которой я то и дело сталкивался на протяжении всей жизни.
Я хорошо помню свое первое соло у Всех Святых. Я страшно волновался. Но все прошло успешно; я видел, что некоторые пожилые дамы плакали. И я до сих пор помню, что сказал мне Ларри, когда мы вместе шли переодеваться. Он обратился ко мне твердым, непререкаемым тоном: “Молодец. Молодец”. Странно было слышать это от четырнадцатилетного мальчика. Но и позднее он остался таким же… В нем всегда было нечто, наводящее страх».
Пробыв в школе совсем недолго, Оливье уже писал домой с просьбой прислать ему вещи, необходимые для исполнения роли полицейского в школьной пантомиме. На следующий год регент хора Хилд поручил ему сыграть Первого гражданина в рождественской постановке “Юлия Цезаря”. Однако возможности десятилетнего мальчика выходили далеко за рамки пустяковой роли, и потому его повысили до Брута. Смещенный Ральф Тейлор стал Кассием. Цезаря играл брат Ларри, Дик.
На репетициях, которые в пору первой мировой войны проходили иногда под вой воздушных налетов, Хилд поражался тому, как глубоко младший из его актеров сумел постичь роль, требующую подлинной зрелости. На памяти этого священника, обладавшего редкостным умением обнаруживать у своих подопечных скрытые актерские возможности, еще не было ученика, который так рано проявил бы природную склонность к декламации и сценическому движению.
На дебюте Оливье, состоявшемся в зале, рассчитанном всего на сотню мест, присутствовало поразительное число известных театральных деятелей. Среди них была Эллен Терри, в прошлом партнерша Ирвинга, самая прославленная актриса тех дней. Услыхав ее имя, Лоренс невинно осведомился, кто это такая, за что был награжден взрывом презрительного хохота. Но в конце вечера он вновь добился уважения. После премьеры Лоренса представили именитой звезде английского театра, пришедшей за кулисы. “Я вижу, что ты любишь слово!” — обратилась она к несколько ошеломленному мальчику. По-видимому, постановка доставила ей подлинную радость, так как на следующий день она записала в дневнике: “Маленький мальчик, игравший Брута, уже великий актер”.
Хилд повторил спектакль через девять месяцев. На этот раз игра Оливье восхитила удалившегося к тому времени на покой сэра Джонстона Форбс-Робертсона, которого по-прежнему чтили как самого выдающегося Гамлета его времени. С тех пор гордый Оливье-отец повсюду рассказывал о том, как на его замечание, будто сын, кажется, выступил не
