— исчез страх.
Смешное дело: на днях меня пугала даже темнота. Естественная среда, нежная мать всякого из наших. А люди на велодорожке… ох и страху было, но теперь — ничего подобного. Я больше не боялся даже тех, кто нас такими вот создал — попадись под руку, передушил бы гадов.
Отступило ощущение слабости, ватных ног и затёкших рук. Мрак в чулане рассеялся: я снова видел каждую трещинку на деревянном полу, каждую пылинку в воздухе, хоть света совсем не было. Я слышал, как бьются сердца охотников, ворвавшихся в дом.
— Прохор!.. Прооохор! Ты где?
Да здесь я, человеки. Здесь.
Тот, что ближе, дышал прямо за стенкой — и я подумал, что за появление в доме лишней двери Вован обидится не сильно. Так что рванул прямо через перегородку: доски затрещали, щепа полетела во все стороны, а мой противник даже моргнуть не успел. Раз — и я, проломив стену, обхватил руками его голову. Два — ну… как крышку бидона повернуть.
Второй, в глубине коридора, для обладателя нормальных глаз оказался на удивление резким — успел выстрелить. Помню, читал польскую книжульку про борца с чудовищами: тот арбалетные болты отбивал мечом. Меча у меня, конечно, не было — ну так я и не вшивый мутант. Болт остановился у меня в руке, на лету захваченный пальцами: противник ещё успел округлить глаза от удивления. Неопытный. Даже как-то обидно: могли отнестись ко мне посерьёзнее!
Хватило им мозгов выследить беглеца. Хватило способностей почувствовать его слабость. Насчёт Вована не подумали: мы ведь с ним давно, давно не общались…
Охотника я переломил пополам — сложил затылком к заднице. Но остальные ещё были рядом — и уже смекнули, что лёгким бой не выйдет. Решили отступить, перегруппироваться за домом: это я легко почувствовал.
И рассудил, что с решающей схваткой успеется. Нужно было сделать кое-что другое — ведь до сих пор в доме билось, пусть совсем слабо, ещё одно сердце.
Настя, конечно, совсем не понимала сути своей мечты. Начитаются женских книжек, насмотрятся кино с красивыми актёрами… Но я не хотел, что ещё кто-то умер из-за меня. Хватило прежде смертей, которых я не хотел и которые никому не были нужны.
А ещё вспомнил ту женщину… сколько прошло? Около века. Я не сделал того, о чём она просила, и хоть всегда считал свой поступок правильным — но… Может, просто убеждал себя в собственной правоте. «За всё хорошее против всего плохого», наверное, никогда не лучший путь.
Вполне хватило времени, чтобы распороть клыком собственную плоть и прижать окровавленную руку к её губам. Многие из наших осудили бы меня за это — но «не наши» и так уже осудили. Как говаривал один старый знакомый: меньше взвода не дадут, дальше Сибири не пошлют. Он потом, правда, весь свой взвод в Сибири употребил, уйдя в запой, но это совсем другая история.
Оставив Настю на полу веранды, я вышел во двор. Не таясь, в полный рост.
— Ну что? Звали… вот он я.
Самонадеянно. Эрзацы эти голубоглазные — мне не ровня, но всё-таки они очень опасны. Только чего бояться? Есть у человеков поговорка: мол, двум смертям не бывать, а я уж и не помнил точно год, в который умер.
Но коронный момент — такой красивый, что и не страшно, будь он последним — мне обломали.
Над участком, закрыв звёзды и луну, пронеслась здоровенная, уродливых очертаний тень — в меня уже никто не целился, стреляли по ней. Без толку: цель вильнула в сторону, задала вираж, пару раз громко хлопнув крыльями, и ушла в прицельное пике.
Вовану всегда не хватало утончённости, всё-таки свойственной нашей природе, однако стоит признать: свой стиль у него имелся, да и пусть безобразно — зато эффективно. Мне остались лишь те двое, что поняли обречённость боя и пытались перебраться через забор.
Ярость схлынула так же быстро, как накатила. Торжество победы я ощутить не успел, равно как и голод, утолённый ещё в чулане: пришло только куда более знакомое, увы, отвращение. Никогда мне всё это не нравилось.
Я имею в виду, по-настоящему. На краткие мгновения природа хищника брала верх — и раньше, и этой ночью, но потом… всегда одно и то же.
Подступила тошнота. Пока Вован разрывал тела охотников, я валялся на мокрой от крови траве, держась за живот. А когда мой друг возвращал себе привычную форму, треща костями и воя, я выплёвывал изо рта сгустки крови. Слишком много выпил после слишком долгого воздержания.
Наш бронепоезд всегда на запасном пути. Только лучше бы всегда там и оставался.
Голова закружилась, я потерял сознание. А когда пришёл в себя, то увидел крайне недовольную рожу Вована.
— Вовремя ты, Во…
— Ага, ёмана, вовремя. Почуял обмороков этих, думаю — куда вопросы тереть, братана спасать надо… Сука, заколыхали! Но хер с ними. Ты-то какого рожна наделал, а? Мудила!
— Что?..
Вован указал в сторону веранды. Настя сидела там на полу, хлопая глазами и плача, переводила взгляд с меня на Вована, после — на торчащий из груди арбалетный болт, и обратно. Она ещё не поняла, что случилось.
— Нахера, Прохор?!
— Она бы умерла…
— А теперь живёт, что ли? У нашего племени чо — жизнь, по-твоему?! Ох, Прошка… мудаком ты родился, мудаком помер, мудаком до Страшного Суда и дотянешь. Не знал бы я тебя, конченого, триста лет…
Про триста лет он, кстати, не пошутил.
Прекрасный народ
Соавтор — Антон Мокин
Машина была паршивая: каждый километр по карельским дорогам наматывала каким-то чудом. Настоящее ведро с болтами, будь она лошадью — самое время пристрелить, чтобы не мучилась. Но Борщ, он же Илья Борщевский, не жаловался.
Чудо, что вообще достал какую-то машину и не вынужден ковылять от станции пешком. По бумагам из «дурки» Борщ вышел здоровым человеком, да и ощущал себя именно так — но водительские права тю-тю.
А ехать к Гене было нужно. Если ты четверть века пьёшь и употребляешь как не в себя, а потом уходишь в завязку — это резко сокращает круг общения. Кому-то с трезвенником скучно, а кто-то становится опасен: всегда есть риск сорваться. Нет, в Москве теперь невозможно. Питер — тем более не вариант,
