в безвременье.
Слабый, голубоватый свет коснулся стен. Коридор впереди меня расширился, и в этом неясном полусумраке обрисовалась высокая мужская фигура. Одежда его, казалось, была соткана из тех же световых лучей и слабо мерцала. Человек этот шагнул ко мне, и я увидел его бледное от усталости умное лицо и глаза с тяжелыми веками. За его спиной сверкнули два огонька, и у ног его появилось какое — то небольшое животное, кажется, собака.
Тихий и какой-то бесплотный, но низкий и сильный голос сказал:
— Ты встретишься с ним. Он нам нужен.
— Кому?
Нет ответа. Другой, мягкий и покойный, произнес под ухом:
— Ибо никому не ведомо, что терпение получило свое имя от перенесения прискорбностей, и потому никто не может быть провозглашен терпеливым, кроме того, кто все, причиняемое ему, переносит без тревоги[9].
Теперь мне было ясно, что у ног его именно собака, небольшая, с мохнатой мордой и странной, серебристого оттенка шерстью. Пламя моей свечи отразилось в двух парах глаз — человеческих и собачьих. Я неожиданно, как бывает во сне, вздрогнул и выпал из паутины видений.
7
Бланг! Бланг!
Третья банка из-под «Кока-Колы» прыгнула вверх от удара пули и отлетела. Во дворе своего дома я пристреливал незнакомый пистолет. В оружейном магазине нашлись и патроны «9 мм. Парабеллум». Из «Глока» мне в прежней жизни стрелять не доводилось, но пистолет оказался прост и изящен по конструкции, и я скоро освоился с ним. Я вытащил пустой магазин. Загнал свежий и передернул затвор.
…Снова оружие в руках, никуда не деться…
Ствол моего автомата дергается и продергивает ровную строчку опаленных дырочек по выцветшему камуфляжу невысокого человека в белой головной повязке. Он вскидывает смуглые тонкие руки и падает с обрыва — навстречу мохнатой зеленой долине под лиловыми вершинами.
Я никогда не смогу вспомнить его лица…[10]
…Вертолет, грузинский Ми-8, грязно-зеленый (как мутит от этого ящерично-тошнотворного цвета боевой техники!) зависает в двухстах метрах от кромки морского прибоя на фоне цветущих гор. Из-за сдвинутой двери выдвигается ствол пулемета. С вертолета бьют длинными очередями по беззащитно-белому теплоходу, увозящему последних беженцев. Пена за кормой ослепительно сияет белизной.
Когда кораблик добрался до порта, вода вокруг него была красной…
Седовласый владелец сочинского тира как-то спросил меня: где я так научился стрелять? Я не ответил ему.
Абхазия… Государство, которого нет.
…Одна сторона домов была розовой, когда я выжал сцепление и завел двигатель «Урала». Камуфлированный мастодонт с высоким брезентовым тентом был загружен всеми нужными мне вещами и припасами. Почти всеми, впрочем. По карте я отыскал подходящее место для жизни. Дома, построенные ее былыми хозяевами за городом.
Я не испытывал, как ни странно, никаких сожалений о покинутом мире и не даже не предполагал, что они появятся. Увы, я по натуре отлюдник, так говорила еще моя бабушка. Ну, а если я не выдержу одиночества…
Зачем обманывать себя — ведь я ЗНАЛ, что остаюсь хотя и по своей, свободной, но ясно обозначенной нездешним перстом вышней воле. ЗНАЛ, что минувшей ночью видел во сне нечто важное. И запомнил лицо того, кто придет принять эстафету.
У ветрового стекла на фоне сужающегося, местами с желто-черными камуфляжными кляксами зеленого капота, болтался абсолютно неуместный в армейской машине, но очень симпатичный меховой енотик. Сперва мой взгляд остановился на нем, но не игрушка привлекла внимание. В утреннем и до рези ярком ультрамариновом небе появились черные точки.
Нет, то были не птицы. Они снизились так, что отчетливо стали видны. Поджарые черно-серые тела, обтянутые блестящей кожей. Тугие крылья летучих мышей и головы, похожие на кошачьи. Хвостов не было видно, как и выступающих ушей. Моя рука совершенно непроизвольно потянулась к поясу.
Но они не удостоили меня вниманием. Только последняя оглянулась в сторону грузовика. В голове у меня все слегка поплыло, к мозгу словно прикоснулись чуткие пальцы. Я не мог определить точные размеры тел, но они казались немногим меньше человеческих.
Они явились не напрасно! Я со странным, сосущим ощущением понял это. Кто, кроме меня, мог быть тому причиной? В этом мире таких существ не знают. Чужаки. Иноземцы. Эфриты.
Так я и назвал их эфритами.
Опомнившись, я переключил передачу, отпустил сцепление и плавно выжал педаль газа. Опустил боковое стекло — погода стояла на редкость приятная, и в левую щеку ударил порыв теплого ветра без примеси выхлопов. Природа уже начала очищать себя от скверны. Я не сбрасывал скорость — мощную машину, угнанную из армейской части, слегка заносило на поворотах. Низкий звук мотора, солнечные зайчики на стенках кабины, километры пустой дороги впереди и черное кольцо руля под руками — все это сливалось в картину, впечатление от которой осталось у меня на всю жизнь.
8
На высоте шесть тысяч пятьсот метров, слегка изменив положение элеронов и пригасив красные глаза сопел, самолет-разведчик Миг-25 РБС перешел в скольжение.
Под тонкой металлической кожей по артериям трубопроводов, по венам шлангов с легким свистом текла авиационная кровь — топливо, масло и гидрожидкость.
Аппаратура засекла одинокий объект с параметрами грузовой машины на выезде из города. По сути, командование поставило перед пилотом, майором ВВС, самую расплывчатую задачу: попытаться прояснить ситуацию внутри образовавшейся «физико — энергетической аномалии». Об опасности такого задания никто не упоминал — она подразумевалась меж сухими словами приказа. Майор, классный профессионал, давно отвык задавать вопросы, просто подчиняясь.
Казалось, опасаться нечего, но не отпускало мучительное неудобство, крепнущее желание покинуть душевнобольной, умерщвленный район. Пилот все неотвязнее, навязчивее терзался неясным беспокойством.
На высоте в пять тысяч ручка управления рассыпалась в его руках черным колючим порошком. Следом ветер развеял то, что было носовым обтекателем РЛС. Майор не погрузнел с годами и успел дернуть нужную ручку вовремя. Он еще взлетал из кабины вместе с креслом, когда сорок тонн умного металла в воздухе под ним обратились в пыль…
…Вряд ли человеческое существование ограничено пятью чувствами. Я еще странным ребенком привык к тому, что нельзя отнести к миру обычных людей, полагающих, что наше полуслепое барахтанье у берега мира и есть истина. Ультрафиолетовая и инфракрасная часть спектра, рентгеновские лучи, позднее доказательства существования торсионных полей. Все, что разворачивало новые куски бесконечно сложной и пестрой картины мира, объявлялось этими кротами, имеющими глаза и уши, в лучшем случае чушью. Или же вызывало припадки лихорадочной борьбы с ересью.
Теперь все большее доверие вызывали у меня открывающиеся способности. Я начинал, не замечая того, полагаться на них, как птица над морем полагается на свой живой
