мог насытиться жизнью. Именно тогда и постиг меня гнев богов. Наказание было поистине божественным – за непослушание они предали меня бессмертию. Что ведает простой смертный о бессмертии? А мне это пришлось испытать на себе.
Возле Ливанского хребта стоит одна высокая гора, у подножия которой лежит камень, большой, округленной формы гранит. С утра до вечера, без отдыха, обливаясь потом, придавленный непомерной тяжестью, я втаскиваю этот камень на вершину горы, а в сумерках, когда солнечный диск скрывается за хребтом, в двух шагах от вершины он выскальзывает из моих окровавленных рук и с грохотом катится вниз. Обессиленный, я с болью смотрю, как в один миг исчезает результат всей моей дневной работы. Я возвращаюсь назад, откуда начинался мой дневной путь. Правым плечом вновь и вновь наваливаюсь на него. Камень сначала упрямо качается, потом, будто ожив, медленно двигается вместе со мною в гору, чтобы в двух шагах от вершины опять выскользнуть из рук и скатиться вниз. И тогда я опять вернусь назад, чтобы повторить свой дневной путь, свою дневную муку еще раз, еще тысячу раз, заранее зная, что этим мукам не будет конца, потому что нет конца моей жизни.
Сначала была мука, мука нечеловеческая и бессмысленная, именно бессмысленная, потому что суть наказания заключалась не в тяжести труда – работы я не боюсь – а в его бессмысленности, ведь когда собственными глазами видишь нескончаемость своего труда, душой овладевает отчаяние. Да, сначала была мука, но потом я привык к ней, именно привык, по–другому и не скажешь. Обессиленный, я проклинал день своего рождения, проклинал богов и все на свете, и все–таки, я привык к своей участи, к своему бессмысленному труду, потому что и он имел минуты отдыха. В тот миг, когда камень выскальзывал из моих натруженных рук, я чувствовал себя несчастным, но в то же время, и счастливым, ведь теперь я был свободен от своей ноши. Стоя на вершине горы, я выпрямлял плечи, подставляя свежему ветру обожженное солнечными лучами лицо, и глубоко вдыхал чистый горный воздух. Я смотрел на заходящее солнце, на бескрайнее, как море, небо, и в те минуты моя душа переполнялась счастьем. Затем медленными, тяжелыми ногами спускался вниз, туда, где меня ждут новые муки, заведомо зная, что следом за ними наступят и те долгожданные минуты отдыха, и сама дорога к вершине становилась не только дорогой мук, но и дорогой надежд, так как каждый вновь сделанный шаг приближал мое освобождение. Да, это правда, что я мучился всю жизнь, но здесь я жил, дышал, боролся, и эта борьба приносила мне и горе, и радость, и слезы, и надежду, и вдруг боги освободили меня от этого труда. Я остался один на вершине горы, сам не зная, почему и для чего, и именно тогда познал настоящее несчастье. Да, я был Сизиф, осужденный богами вечно тащить на гору этот тяжелый камень, но все–таки, я был счастливый Сизиф, лелеявший мечту подняться на вершину, но сознание того, что мне уже не суждено подняться на гору, чтобы освободиться от камня, навсегда убило в моей душе радость жизни. Это правда, что теперь я свободен, могу пойти, куда хочу, сесть и отдохнуть, сколько угодно, но я не знаю, что делать мне с этой обретенной свободой, куда деть свои ничем не занятые руки. Нет ничего более бессмысленнее и тоскливее, чем эта свобода. Поистине, боги наказали меня не тогда, когда присудили этот тяжкий труд, а теперь, когда они освободили меня от него. Во мне теперь высохли все чувства, умерли все желания, даже ненависть. Ведь что бы кого–то ненавидеть, надо кого–то любить, а любви во мне нету и ненависти. В жизни моей не осталось ничего желанного, только одна пустота и отчаяние. Я устал.
4
– Опять это он, сейчас подойдет к нам и начнет расспрашивать.
– Это же ваш Сизиф, человек с камнем.
Сизиф медленно подошел к путникам. Геродот с интересом рассматривал сумасшедшего. Это был здоровенный малый лет пятидесяти, чем-то напоминаю¬щий медведя. Его подбородок покрывала рыжая колючая щетина. На рябом лице над припухшими щеками еле виднелись маленькие свинячьи глазки.
– Куда путь держишь, Сизиф? – учтивым голосом спросил Диомед.
– Иду Бога искать. Вы Бога не видели, он тут не проходил?
– Нет, не видел, – смущенно ответил молодой путешественник.
– А с чего ты взял, что Бог на землю вернулся? – Диомед повернулся к своему спутнику и вопросительно взглянул на него. ¬ Примет вроде осо¬бых не было, так ведь?
– Ну как же нет, неужели вы все ослепли?! – жалостным голосом воскликнул
Сизиф.
– А что мы должны увидеть, объясни.
– Время умерло!
– Как это, умерло?
– Вот так: сначала испортилось, как старые часы, начало отставать, повторяться, а потом и вовсе исчезло, испарилось и умерло, видать, от ста¬рости, а может, и второе пришествие не за горами!
– Странные ты слова говоришь, Сизиф!
– Да оглянитесь же вокруг, вы, слепцы! Все перепуталось ведь и переме¬шалось: вчерашний день с днем сегодняшним и завтрашним; первый человек стал рядом с человекам последним; мертвые, живые и еще не родившиеся – все вместе ходят под солнцем. Неужели не понятно – это ж есть второе пришествие! Нет, не видят, не хотят видеть, – опять запричитал Сизиф, затем неожиданно замолчал, извинившись, учтиво попрощался и пошел дальше.
– О чем это он? – спросил Геродот.
– Не знаю, – пожал плечами Диомед, – разве сумасшедших поймешь: какое-то время куда-то исчезло – ерунда какая-то. Всех он достал своими бреднями.
В это время из города донесся глухой, неопределенный шум, и вскоре над крышами домов вспыхнули красные языки пламени.
Там пожар, быстро в город! – подобрав плащ руками, Диомед пустился наутек, и Геродоту ничего не оставалось, как бежать вслед за ним. Прибли¬жаясь к городу, они все отчетливее слышали людские крики, и вскоре на самой окраине наткнулись на толпу насмерть перепуганных людей, пытающихся спря¬таться в прибрежных камышах.
– Куда вы, дурачье, лезете, в городе резня! – донесся им вслед знакомый голос капитана корабля, и путники только теперь разглядели в толпе старого моряка, у которого из-под разорванной туники сочилась кровь.
– Кто режет, что происходит?
– Персы, будь они трижды прокляты! Утром на площади перед храмом свя¬той Троицы сторонники и противники нового правителя устроили потасовку.
– Я это видел, сам был там, – подтвердил Диомед.
– А персы воспользовались этим, внезапно вошли в город и
