найдётся.
— Тебе виднее, — не стал уговаривать её Михаил Николаевич. Он понял Груню, её независимый характер. — Счастливого тебе пути и успехов в учении, — пожелал он. — Искренне рад знакомству. — Пожал руку на прощанье и ушёл.
Груня сразу почувствовала себя осиротевшей. Как же она теперь справится одна? Кругом люду всякого — тьма! С чемоданами, с мешками через плечо, а кто с цветами, не то встречает кого-нибудь, не то провожает, и все громко перекликаются. Шумно, многолюдно, как на ярмарке в Севске.
Стоит, растерянно оглядывается, неприютно ей в этой сутолоке. «Да что-то я потерялась? Не в лесу ведь, люди кругом, — укорила она сама себя. — На миру не пропадёшь. Что не так, спросить кого-то можно. Всяк посоветует, что делать».
Но спрашивать не пришлось, так понятно всё объяснил Михаил Николаевич. Без труда отыскала платформу, на которую приходил её поезд, нашла и место в вагоне. Кондуктор дал свисток, поезд тронулся, загромыхал и пошёл.
Сначала ей было немного боязно: не на подводе едет. Но очень скоро улетучились все страхи, и она прильнула к окошку.
Как же всё там интересно! Летят вёрсты, будто у них за спиной крылья. Не сравнить с тем, как она шла пешком. Там, где ей нужно было целый день пройти, поезд за один час одолевает расстояние. Только что были Химки, глядь — Сходня; проехали вёрст восемьдесят — вот вам город Клин. Не чудо ли?
Какая просторная наша земля! Идёшь, едешь, а ей конца и края нет. И людей много всяких встречается. Жила в Матрёновке, одних своих деревенских знала — хорошие люди. Оказывается, и за Матрёновкой люди ничуть не хуже. И всех, кто ей добро сделал, она навечно будет помнить.
Вот Михаил Николаевич, кто он ей? Чужой ведь совсем, а позаботился, как родной. Такого человека нельзя забыть.
Давно так хорошо не было у Груни на душе. А тут ещё увидела в окошко звезду-путеводительницу и обрадовалась, как будто земляка в дороге повстречала. Сейчас она и над Матрёновкой светит, кому-то путь указывает, как ещё в малолетстве указывала ей самой.
Идёт поезд, постукивают колёса. Все уже давно спят в вагоне. А Груня, как обычно, когда разволнуется, не может уснуть. О прошлом вспоминает, думает о будущем. В прошлом всё понятно, там она сама хозяйка, всё, что произошло, ей принадлежит, и никто ни отнять, ни изменить не может. А будущее не совсем в её власти: может сложиться и так и по-другому. Будущее — это тайна.
«Ничего! Ничего!» — шепчет Груня, засыпая.
А в окно заглядывает звезда-путеводительница. Будто добрый привет из родной Матрёновки.
БЕЛЫЕ НОЧИ
Исполнилась заветная Грунина мечта: она поступила учиться на курсы сестёр милосердия. Нет, не письмо Доброго человека, Михаила Николаевича, помогло ей, а собственный характер.
Правда, сначала она даже пыталась найти друзей Михаила Николаевича. Но ей не повезло. Было как раз такое время, когда петербуржцы выезжают на дачу. Уехали и они. Пришлось Груне набраться решимости и действовать самостоятельно.
Она явилась в общину Красного Креста, где отбирали учениц на курсы сестёр милосердия, и предстала перед комиссией для собеседования. С ней долго говорили, задавали разные вопросы. На одни она ответила, на другие не смогла. И хотя понравилась своими дельными ответами, её всё-таки не приняли. Посчитали, что ей трудно будет учиться. На курсах надо много заучивать, уметь слушать лекции и записывать. И хотя бы немного разбираться в анатомии. А она и слова такого не слыхала.
Груня вышла в коридор и долго стояла у окна, пока не разошлась комиссия, проводившая собеседование. Но чуда не произошло, никто её больше не спросил ни о чём. И решение не изменили.
«Что ж теперь делать? Всё пропало бесповоротно. Некуда больше податься». Она сердито смахнула слёзы, натянула котомку на плечи, взяла посох в руки. Сейчас остаётся только одно: отправиться на вокзал. Там она переночует, а на рассвете вновь зашагает пешком из Петербурга на Стародуб. Денег на обратный билет у неё не было. «Вот и настал самый чёрный день», — подумала она. И такое у неё было на лице отчаяние, что проходившая мимо девушка остановилась рядом и участливо спросила:
— Случилось что-нибудь? Может, я могу помочь вам?
Груня безнадёжно махнула рукой.
— Ну всё-таки? — не отступалась девушка и представилась: — Вера Мелентьева, только что зачислили на курсы сестёр милосердия. А вас как зовут? — спросила она.
Груня неохотно назвала своё имя и с недоверием оглядела девушку. Одета в светлое кружевное платье, золотые серёжки, туфельки на каблуках. Какое ей дело до простой крестьянки? Но нарядная девушка не уходила, и Груня рассказала ей о своей неудаче.
Вера оказалась решительной.
— Ты должна поступить, — твёрдо сказала она. — Идём сейчас же, не откладывая, к Алфёрову Александру Игнатьевичу. Он известный профессор, хирург, и главное — председатель приёмочной комиссии. Я знаю, где он сидит, пойдём к нему. — И она потянула упиравшуюся Груню по коридору, повторяя: — Он всё поймёт. Я попрошу за тебя.
— Лучше я одна пойду, сама за себя скажу, — решила Груня. — Пусть разом всё решится, как должно быть. Не надо просить за меня.
— Иди! — подбодрила её Вера, когда они подошли к дверям кабинета Алфёрова. — Иди! Я тебя подожду.
И осталась ждать в коридоре.
Алфёров принял Груню. Она взглянула на его строгое лицо и в первый момент оробела: очень похож на отца Клаши и Евлаши. Такой же сухопарый, и бородка клинышком. Не посочувствует, не поймёт — нечего даже и просить. Но отступать от задуманного не умела.
А профессор молча ждал, что скажет ему посетительница. Таких у него на приёме ещё не бывало: в городском платье и в расписных лаптях, за спиной — котомка (не бросишь же в коридоре!), в руках — посох.
— С чем пришли, рассказывайте, — сказал он наконец.
— Хочу стать сестрой милосердия, — сразу начала Груня, — а меня не приняли. Говорят, мол, не по силам тебе такая ноша. Трудно, мол, будет. Я и не отрицаю, что трудно. А старанье зачем? — И с обидой в голосе проговорила: — Они мне про анатомию толковали. А по-русски не объяснили, что это такое.
— Наука о строении человека, — пояснил Алфёров, с любопытством глядя на девушку.
— Пусть я пока ещё не знаю, как человек устроен, когда же мне расскажут, буду знать. Я быстро всё запоминаю. Сам проверь, скажи что-нибудь, я запомню, — боролась изо всех сил Груня за то, чтоб её взяли учиться.
