1
— Все еще ничего? — спросил Роберт Сесил, вытирая глаза с таким видом, словно именно он лежал в постели изнуренный, сам себя измучив голодом, и развлекал сидящую рядом Смерть.
— Выпила глоток вина.
— Но не поела?
Придворная дама покачала головой, поэтому Сесил прошел мимо нее и опустился на низкий табурет рядом с королевской кроватью, испытывая легкую боль в горбатой спине.
— Ваше величество.
— Мой пигмей… — прохрипела королева.
Она вот уже пятые сутки отказывалась от еды.
— Я попробовал бульон. Если позволите заметить, он столь же хорош, как и все, что вам когда-либо случалось отведать.
Елизавета закрыла глаза. Она так исхудала, что кости можно было разглядеть под тонкой кожей рук; в этой женщине, с точки зрения Сесила, не осталось ничего величественного, ничего царственного или прекрасного, подобающего владычице, и все-таки, сидя рядом, он ощущал внутри искорку былого трепета, который испытывал в детстве, наблюдая из темного уголка за отцом, поддерживающим ее власть на пике могущества с усердием садовника в пышно цветущем саду. Он увидел, как Елизавета погружается в дрему, потер ноющее плечо и стал ждать, когда она проснется.
И ее величество открыла глаза. Сесил вновь принялся настаивать на том, чтобы она поела, но Елизавета прошептала:
— Я получила такие чудесные сведения. Из-за границы.
Она ждала, хотела, чтобы он спросил, в чем дело — даже в нынешних условиях пыталась распалить в нем интерес.
— Мадам?
Она слабо улыбнулась и объявила:
— Я жду ребенка.
Сесил склонил голову и снова попытался поднести чашу к губам своего монарха.
— Англия, — провозгласила она, затем отвернулась.
Возможно, ребенка следовало назвать Англией; возможно, она носила в своем древнем и девственном чреве всю нацию. Вероятно, подумал Сесил, королева нарочно изъясняется поэтично или завуалированно: она, измученная голодом и болезнью, готова наконец-то обсудить давний, мучительный вопрос о своем преемнике. Поздновато.
У двери Сесил спросил, часто ли королева высказывала эту фантастическую идею.
— Она пару раз говорила что-то подобное, — призналась камеристка.
И поэтому государственный секретарь попросил даму со всей возможной любезностью, чтобы она никому ничего не пересказывала, но даже для его собственных ушей слова прозвучали как угроза. Он желал иного — желал, чтобы его голос звучал плавно и чарующе, чтобы его лицо вызывало привязанность и доверие. Жизнь стала бы гораздо проще, если бы он не выглядел так, словно постоянно строит козни, собирается что-то потребовать, возразить или пригрозить. Но этот навык его тело тоже не желало приобретать.
2
Даже подобие угрозы не помогло замкнуть рты, уши или двери, ибо на следующий день в приемной Сесила обнаружился не кто иной, как Джеффри Беллок собственной великанской персоной: дождавшись появления государственного секретаря, он попросил выделить немного времени, причем не стал утруждать себя вежливостью.
— Пока не родилось королевское дитя, сэр, — тихо сказал Беллок, когда Сесил попытался от него отделаться, и поэтому Сесил, пряча страх, открыл незваному гостю дверь, предупредив, что у него в распоряжении лишь несколько быстротечных минут.
В самом кабинете Сесил носом указал Беллоку на складной табурет с кожаным сиденьем, самую низкую точку, которую мог предложить. Но даже после того как сам устроился в большом кресле на возвышении, Беллок продолжал смотреть на государственного секретаря сверху вниз.
— Какому делу вы теперь себя посвятили, Джефф? Благородным пенсионерам?
— Посланникам королевы, сэр, — сказал Беллок. — Уже больше десяти лет. Мистер Уолсингем проявил в мой адрес великодушие, пока был еще жив.
— Вы действительно осколок очень старых времен. Древний дождевой червяк.
— Дождевой червяк, милорд?
Сесил беззвучно рассмеялся.
— Мой отец и мистер Уолсингем так называли подобных вам — тех, кто копошится в грязи.
— Ваш отец и другие джентльмены были добры, признав мои невеликие заслуги.
— Сколько я историй наслушался в детстве о таких парнях, как вы. О вашем отчаянном героизме. О том, как вы прятались под кроватями католиков, в самой гуще событий. Вечно в опасности. Вы спасали всех нас от папистских козней, от дурных старых времен. Когда вы начали ловить католиков?
— С тех пор, как мне исполнилось девятнадцать, сэр, может быть, немного раньше. Примерно в то время, когда я был во Франции с мистером Уолсингемом.
— Ну и что же случилось сегодня? Пришли просить об одолжении?
— Нет, милорд. Я пришел как своего рода посланник. По тому же самому вопросу.
— Ловле католиков?
— Да, сэр. И я пришел от имени куда более благородных людей.
— Ах. — Сесил откинулся назад и склонил голову набок.
— Мы так поняли, она отказывается от еды, милорд.
— Вы это слышали в канцелярии посланников? Сплетни.
— Как я уже сказал, сэр, меня прислали частным образом.
— Очень драматично, Джефф. От актерства так и не избавились? Сплошной театр.
Беллок вызвался выполнить эту задачу добровольно, за ужином согласился пересказать государственному секретарю мнение мистера Била и прочих джентльменов и потребовать каких-нибудь действий; он собирался настаивать, пока Сесил не прислушается. «Помыслы у него такие же кривые, как и спина», — подумал Джефф. Встретив Сесила в какой-нибудь гостинице, он бы не доверил ему свой багаж.
