В начале 1591 года по христианскому летоисчислению визири Мурада Великого — третьего османского султана, носящего такое имя, Хранителя Двух Святынь, Халифа Халифов — собрались во Дворце счастья, что в Константинополе, в стране турок, и отправили посольство в далекое, бессолнечное, отсталое, промозглое, языческое королевство на самом краю цивилизованного мира. Султан назначил послом человека преданного, достойного доверия — пусть и не играющего важной роли при дворе, — и уполномочил его вести переговоры с обитателями этого клочка сырой земли.
Так или иначе, было необходимо послать кого-нибудь, чтобы обсудить торговлю, охранные свидетельства и возвращение на родину несчастных турецких моряков, захваченных пиратскими судами, которые прятались в гаванях этого варварского острова. Пираты процветали под покровительством взбалмошной султанши, ожесточившейся из-за нищеты, слабости, вселяющей страх изоляции и противоестественного статуса незамужней женщины у власти. Она также умоляла османского султана о поддержке в борьбе с врагами, поскольку увязла в кровавой и бесконечной сектантской войне с себе подобными в связи с каким-то непостижимым разногласием по поводу их фальшивой религии. Султан счел, что пришло время отправить компетентного человека на остров англичан, чтобы добиться от королевы уступок.
И вот посол и его свита собрались на край света. Посол — евнух, который родился христианином в Португалии и постиг истину Мухаммеда, в возрасте одиннадцати лет попав в плен — возглавлял небольшую компанию, всего четырнадцать человек: его главный советник, доктор медицины, слуги, писцы, охранники. Он вез для султанши, помимо множества других подарков, пару львов, ятаган, рог единорога и десяток английских пиратов, захваченных турецкими моряками.
Этот последний подарок обеспечил послу и его спутникам торжественную встречу с факелами в Лондоне, возле церкви Святого Лаврентия у Гилдхолла, где толпа горожан таращилась на гостей, пока они извилистым путем направлялись к большому дому, где им предстояло жить пять месяцев до возвращения в Константинополь.
2
Доктор Махмуд Эззедин, отвечавший в первую очередь за здоровье посла и по остаточному принципу — всех прочих участников посольства, пытался избежать этого путешествия, но о его участии попросили особым образом.
Он обогатился и приобрел репутацию, заполучил расположение и почет, жену и ребенка, дом и безопасность исключительно благодаря тщательно накопленным медицинским знаниям. Он возвысился до того, чтобы стать одним из врачей, которым были доверены тела самого султана и его семьи, и жил в Константинополе, ни в чем не нуждаясь. Не было ровным счетом ничего приятного в том, чтобы на год расстаться с женой, не видеть, как растет сын, не пытаться зачать второго ребенка. Успеха в этом деле пока что не наблюдалось, но доктор наслаждался процессом. И, что не менее важно, не было ничего приятного в том, чтобы оказаться вдали от семьи властителя, чье здоровье он оберегал и лелеял даже больше, чем собственное.
Он осмелился поинтересоваться у влиятельного придворного, нельзя ли сделать так, чтобы вместо него послали другого врача. Придворный сказал, что попробует разузнать, но, должно быть, сделал это неуклюже, ибо через несколько дней к Эззедину домой явился Джафер бин Ибрагим — будущий главный советник посла в экспедиции.
— Доктор Эззедин, — сказал Джафер за кофе и инжиром, которые укутанная в прозрачное покрывало жена доктора, Сарука, принесла во внутренний двор и подала в тени иудиных деревьев в розовом цвету. — Это я предложил султану отправить вас в Англию. И он с энтузиазмом воспринял идею, что вы будете нас всех оберегать. Неужели вы отказываетесь?
— Ну что вы, я и не думал отказываться.
— Рад слышать это из ваших уст. Я ошибочно истолковал речи некоего придворного недоумка, который исказил ваши слова и душевные порывы. Будьте осторожнее с тем, кому вы их доверяете. Могу я взять еще один инжир?
Сын доктора, Исмаил, проплакал две ночи после того, как узнал о приближающемся отъезде отца в христианскую Англию.
— Но ведь я не уезжаю так уж надолго, — сказал доктор Саруке, когда мальчик устал рыдать и заснул. — Привезу ему что-нибудь английское в подарок. Приятно думать, что по мне будут так скучать.
Он потянулся через кровать к руке жены.
— Он боится, что ты не вернешься, — сказала она. — Он говорил мне, что боится, будто тебя съедят львы.
— Я успокою его. У англичан нет львов.
Однако на следующее утро мальчик был не в том настроении, чтобы с ним сюсюкались.
— Я не говорил «львы»! — заявил он, топнув ножкой. — Я сказал — Львиное Сердце. Ты отправляешься туда, откуда пришел Ричард Львиное Сердце.
Эззедин постарался не рассмеяться.
— Но Львиное Сердце давно умер. И все крестоносцы давным-давно потерпели поражение. Крестоносцев больше нет.
— Но его народ все еще может быть таким же, как он. И они захотят тебе навредить.
— Обещаю, со мной все будет хорошо, — сказал доктор Эззедин, целуя мальчика в макушку. Пахло чем-то сухим и сладким, как цветочная пыльца.
Сарука сказала ему вечером перед отъездом:
— Плохо, что ты уходишь. Я не хочу смотреть, как ты уезжаешь. Поэтому я тренируюсь: воображаю, что это уже случилось, и пытаюсь принять случившееся. Я не хочу проклинать твое отсутствие.
Утром на улице, пока сын цеплялся за его ногу, жена поцеловала Махмуда Эззедина.
— Я принимаю, — сказала она, прежде чем заплакать и оттащить плачущего мальчика.
Доктор отправился к морю. Он старался не оглядываться, но ничего не вышло.
3
В период пребывания в Англии посол и его люди побывали на аудиенциях у английской султанши в Гринвичском дворце и еще одном, Несравненном, а сами, в свою очередь, принимали ее и сопровождающих на пирах à la Turkeska * в резиденции посла, где самостоятельно забивали животных и готовили мясо надлежащим образом. Официальные переговоры тянулись несколько месяцев, в холодных комнатах королевских дворцов или в принадлежащих владычице зеленых парках. Стороны достигли соглашения относительно морских путей и свободных сухопутных проходов, обмена захваченными пиратами/моряками, различных иммунитетов и способов защиты для англичан, путешествующих по Османской империи. Дипломатия, в основном, представляла собой дуэль воображений, конструирование событий, которые еще не произошли, но внезапно стали весьма насущными.
