— Убью сучку!
Как и ожидалось, Ромка скинул обувь и прыгнул в воду не раздеваясь.
— Рома! — крикнул Горин, едва услышал металлические нотки в голосе друга.
— Ира! — пискнула Мирослава, увидев, как рассекается вода под быстрыми взмахами рук пловца.
Быстро, как юркий зверек, Ира выскочила из воды, схватила вещи и рванула Иванову за руку.
— А вот теперь бежим! — они неслись, как ветер, не разбирая дороги, через поля, слыша только, как кровь и адреналин стучат в висках.
Петляя между домами и путая следы, подруги выбежали к заброшенному саду и юркнули в знакомую стихию. Спустя пять минут, удостоверившись, что погони за ними нет, они отпустили напряжение, хохоча, как ненормальные, лежа на траве под старыми яблонями.
— Все, конечно, супер, Ир… Но как мы теперь на улицу выйдем? — все еще давилась от смеха Иванова, понимая, что сериал только начинается.
К обеду они проснулись на сеновале, сдернув с себя жаркое одеяло, но не спеша покидать ночлежку. Вспоминая приключения прошедшей ночи, решили на время не показываться в общественных местах деревни, а при сигнале «SOS», завидев одного из нежелательных субъектов, прятаться, даже если придется залезть в чужой сортир.
Сказать, что Мирослава не хотела увидеть Горина — соврать. Хотела. Очень. Только смысла в этом теперь совсем не находила, учитывая, что он занят во всех смыслах. Глупое сердце глухо отбивалось на каждую мысль о нем, а в груди неприятно тянуло.
Три дня они пропадали на задворках деревни, а ночами шушукались в сарае, придумывая смешные глупости и хихикая над тупыми шутками.
На четвертый день дед заставил их поливать огород, прицепив поливочный шланг к колонке и навалившись на рычаг подачи воды с папиросой в зубах. В одинаковых халатах, которые привезла им Фрау Маман, объяснив это своей особой любовью к ежикам на принте, они выполняли указание старшего. Ира поливала, а Мирослава дергала травку, которую именовали сорняком.
— Ирка, а ну окати непутевую водицей. Ее солнцем припекло, видать, — дед Василий поправил кепку на ушах. — А ты прекращай топтать помидоры, тудыть твою мать!
Ледяная вода обрушилась на Миру тысячами иголочек, моментально ставя колом все: от макушки до пяток, в том числе волосы на теле. Мечась по сторонам, вереща, как полоумная, она пыталась скрыться, но Ира проворная, а бойкие комментарии деда только подзадоривали.
— Так ее, Ирка! Поливай шибче шельму! Ритка, иди послухай, у твоего отродья голос прорезался.
— Я… вас не прощу! — пища, закрывалась от воды Мира. — Ира, я тебя ночью с сеновала скину… гадина!
Рванув к калитке, потому что сил уже не осталось, она попала в горячие руки Горина, который прижал ее к себе и заслонил от лейки, принимая на себя потоки холода. И она застыла, не сводя глаз с его лица.
— Костик! — встрепенулся дед и отошел от колонки, перекрыв воду. — Чаво так долго шел? Заплутал что ль?
Не сразу Костя отпустил свою добычу, свалившуюся в руки, смотрел и смотрел, будто боялся потерять из вида, а потом произнес тихое «черт!» и разжал руки.
— Дела были, Василий Тимофеевич, но я не с пустыми руками, — гость протянул руку, вручая довольному старику бутылку «беленькой».
— Уважил, стерьвец. Ну, пойдем, посидим, погуторим. Токма, тебе надо обтереться, а то на гуся похож, — на радость застывшим от неожиданности девушкам дед Василий увел Горина в дом.
Когда и как уходил Бес, девушки не знали, потому что убежали к чертовой матери подальше. В знак солидарности Ира отдала свой сухой халат подруге, а сама надела мокрый, предварительно отжав. Бродили они долго. Одежда успела высохнуть, а едва вернулись, загнала их Фрау Маман в истопленную баньку, да так отходила дубовым веничком, что выползали они со слабым верещанием: «Помогите, кто-нибудь».
Распаренные и уставшие, они лежали на сене, в куче одеял, покрытых сатиновой белой простыню, и пялились в дощатую крышу, сквозь прорехи которой подмигивали звезды. Легкие белые ночные рубашки и распущенные волосы, разметавшиеся по подушкам, набитым лебяжьим пухом, делали их похожими на нимф.
— Так бы и лежала тут с тобой вечно, — тихо сказала Ира.
— И я тебя люблю, — улыбаясь, отозвалась Мирослава.
— А я люблю сильнее, — сбоку показалась голова Ромашки, и от неожиданности подруги закричали так, что половина деревни перематерилась, укладываясь на другой бок в кроватях.
— Ебанулся?! — набросилась Ира на несчастного Ромео. — Да у меня чуть инфаркт не случился!
— Пупс, ты такая лапочка, когда злишься, — с настойчивостью танка Рома залез на сеновал и улегся рядом со своим орущим чудом, обнимая, целуя. — Соскучился по тебе, пиздец как… Мира, иди погуляй, а…
— Не вздумай уходить, — прошипела Ира, шлепая по рукам Ромашку. — А ты, боров, вали отсюда!
— Не зли меня, Пупс, — рыкнул Ромео. — Из-за тебя мы с Бесом чуть не отмудохали Шелехова, а потом три дня пытались выяснить, где вы прячетесь. Я на взводе.
— Дебил, — тихо хихикнула Ира, позволяя обнять себя крепче.
— Пойду-ка я папу Геру повеселю новым анекдотом, — прокашлялась Мира, сползая со стога сена.
— Славунтич! А ну вернись, — крикнула подруга. — Ромашка, вот вечно ты невовремя.
Чуть не порвав лицо от улыбки, Иванова тихо прикрыла дверь сарая и собралась в дом, прикидывая, как сегодня окрестит ее дедушка Вася за шатания среди ночи.
— Прокатимся? — в спортивках, футболке и с взъерошенными волосами Костя выглядел дерзким, домашним и чертовски привлекательным.
— Нет. Меня мама ждет, извини, — пытаясь успокоить перешедшее в бешеный ритм сердце, Мирослава отступила на шаг назад. Напугал он ее сильно, останется заикой или нет, теперь только время покажет.
— Не позорь семью, пиздаболка! — из темноты рявкнул бодрый голос Фрау Маман. — Ивановы не ломаются!
— Мам! — задыхалась от возмущения и смущения Мира.
— Костенька, к утру верни, а то папа Гера режим «цербера в поиске» включит, — глухо хлопнула калитка за удаляющимися шаркающими шагами.
Сделав шаг к Мирославе, Костя почти касался ее груди, отчего та вновь отступила и уперлась спиной в деревянный сарай. Он подошел и оперся ладонями о стену по обе стороны от ее головы, нависая, даря легкое тепло своей близостью.
— Хочу поцеловать тебя, Слава… Позволь мне, — выдохнул ей на ухо и словно дикий зверь стал вдыхать ее запах, ласкаясь носом о шею, волосы, щеки. Ноги Миры становились ватными, тяжелыми, каждое касание отдавалось разрядом тока во всем теле. Она млела, пьянела, улетала.
7
Его губы нежные, осторожные. Он слегка ими прихватывал, то нижнюю, то верхнюю ее губу, смакуя, знакомясь. Едва почувствовал робкий ответ, вдавил своим телом Миру в стену, сминая губы, проникая в рот языком, правильно, идеально, вылизывая уголки ее рта, поочередно прикусывая губы, в момент разжигая мучительно сладко и тягуче, и тут же срываясь в необузданную стихию, подчиняя себе безоговорочно, вырывая ее стон на каждое касание. Руки обнимали горячо, голодно, оглаживали каждый изгиб, сжимали до боли ее тело, но следом возвращали нежность, периодически сжимая в кулаках тонкую ткань сорочки.
