брахмачарию на руку, касаются его коленей и получают благословение. Когда же мы прощаемся, он подзывает двух человек — пожилого мужчину со старинным кожаным саквояжем, из которого достает эфирные масла и обмазывает наши запястья. И второго — мальчика-послушника с двумя заготовленными венками. Брахмачарий набрасывает их на наши шеи и говорит напутственное слово, на этом мы и расходимся.
И пускай ничего нового для себя не открываем, у нас остается прекрасное воспоминание об этой встрече как чем-то искреннем и очень трогательном.
Мы долго обсуждаем ее, и наконец Ася говорит мне:
— Знаешь, я не могу представить, как православный батюшка делает паспорт. Как он снимает свою шапку и рясу, чтобы получить официальную фотографию, под которой к тому же напишут его настоящие имя-фамилию-отчество. В этом есть что-то разоблачающее, словно с него снимают маску и дают понять, что он обыкновенный человек, а не тот идеальный образ проповедника, который требует его профессия. Отслужив свою службу, этот образ он оставляет в шкафу вместе с костюмом и садится в дорогой «мерседес», и тот катит его в иную реальность. Здесь же по-другому — у меня вот совсем не сложилось впечатления, что меня разыгрывают показным благочестием, — эти монахи действительно так и живут. Никого из себя не изображают, ничего не имеют, даже дома, все время катаются по стране. Едят простую пищу, живут обыкновенными радостями, в Фейсбуке сидят, например. И мне проще поверить в искренность человека со слабостями, чем в идеального сверхчеловека. Вот так и с Богом. В индуизме, почти ведь язычестве, все боги похожи на людей. У них есть свои изъяны, свои страсти, они бывают капризными, ревнивыми, совсем как мы. И потому они мне кажутся реалистичней и ближе, чем символ безупречного христианского Бога.
И я подумала тогда, как точно эти слова описывают и город — такой вот непричесанный и дикий, но настоящий, как ни один другой. И пускай заметки в духе «10 причин посетить Джанакпур» у мега написать не получилось, я без сомнения советую побывать в этом городе тому человеку, который ценит реализм. Ну и еще, пожалуй, индийские сладости.
3.3. Кому молятся буддисты?
Открывать для себя буддистский Непал советуют ступой Будданатх, старинным колпаком, спрятавшим под собой пятнадцать столетий истории. Золотой наконечник в четыре пары известных глаз[26] следит за всем, что творится в миру, а в радиусе полсотни метров уж наверняка: тибетские монастыри и паломники со всего света, книжные лавки, кафе и многочисленные туристы уж точно не ускользнули от пристального взгляда. Как и мы однажды. Но признаться, Будданатх, «центр тибетского буддизма в Непале», «съемочная площадка "Маленького Будды" Бертолуччи»[27] и множество прочих заслуг не смогли покорить мега так, как это сделал Сваямбунатх и Обезьяний храм Катманду.
Буддистский квартал Сваямбунатх от Тамеля и окрестностей отделяет лишь мост, но, шагнув по ту сторону реки Багмати, открываешь вдруг совершенно новый мир, зеленый, тихий и застывший вне времени. Мы ныряем вглубь, идем к Академии нирваны вдоль барабановой аллеи, загребая правой рукой всю удачу на своем пути[28] и здороваясь с каждой встречной обезьяной левой. Доброе утро, господа! Приятно познакомиться, что за встреча. Нам вежливо улыбаются и кивают в ответ, а между делом переглядываются за спиной что за чудачки разговаривают с обезьянами?
Вся улица, что по правую сторону от трех золотых статуй[29], чередует сады и расписные храмы с огромными буддистскими барабанами внутри; барабаны эти всегда в движении — тяжелом, но непрерывном. Этот ритм здесь повторяет всё — гипнотическая колыбельная мантры, эхом сообщающая улице глубокое, почти сонное оцепенение; неторопливый поток паломников, бритые монахи в красно-желтых одеяниях и кроссовках Nike, серьезные тибетские женщины в национальных платьях, перебирающие деревянные бусины четок.
Общая численность тибетцев в изгнании — около 134 тысяч человек. Двадцать тысяч из них живут в Непале — обломки трагической истории государства Тибет, лишившегося независимости, большей части культурного наследия и, наконец, своего политического и духовного лидера — известного нам далай-ламы, вынужденного бежать в Индию после военного вторжения Китайской Народной Республикой.
В Катманду, если не брать в расчет Будцанатх, все тибетцы собрались в районе Сваямбу. Здесь же мы встречаем и нашего собеседника — тибетскую женщину лет тридцати, отличить от непалки которую получается лишь по одежде. Знакомимся, она рассказывает нам о тяготах жизни тибетского населения в Непале.
— Официальную работу не дают, — делится она, — подрабатываем нелегально, то там, то здесь. Продаем фрукты, украшения. Прав у нас очень мало, но детям наконец разрешили ходить в школу. Мой сын вот пошел в начальный класс, я очень этому рада. Возможностей у него будет больше, чем у меня. В мое детство тибетских детей в школу не пускали. Нас здесь не любят, приходится быть друг за друга. Вот и живем коммунами.
— А вы только буддисты или индуисты тоже? спрашивает Ася.
— Буддисты. Быть только буддистом — это правильно. Быть только индуистом — тоже хорошо. Но если ты и буддист, и индуист, это плохо. Болеешь часто.
Тибетский буддизм, наравне с китайским и буддизмом Юго-Восточной Азии, одна из трех основных веток этой религии, исповедующей мировую любовь, сострадание и бесстрастность. Вопросом, что из себя представляет буддизм и на чем он основан, я задалась еще перед отъездом в Непал. От лекций далай-ламы перешла ко всему, что попадалось под руку, и в том числе статьям учителя буддистской дхармы на Западе с непроизносимым именем Сангхаракшита.
Из этих лекций я поняла для себя, что буддизм — это не просто религия, не свод предписаний. Это скорее образ жизни, ведущий в череде перерождений к духовному опыту и наивысшему переживанию, которое называется нирваной. Основал это учение Сиддхартха Гаутама, который первым сумел достигнуть состояния Будды (просветленного), личность, как многие считают, реальная, сын раджи из рода Шакья, царевич в традиционной версии. Как гласит предание, он провел беспечную молодость во дворце и не замечал ни старости, ни болезней, ни смерти, пока не случилось в его жизни четыре знамения. Он покинул дворец и увидел старика — и внезапно понял, что когда-нибудь состарится и сам; затем увидел больного и осознал, что здоровье его не бесконечно. Третьим знамением была встреча с похоронной процессией — Сиддхартха обнаружил, что все люди смертны. Тогда он ужаснулся и начал спрашивать себя: «Как я попал сюда? Зачем мне молодость, если я состарюсь? Зачем здоровье, если оно иссякнет? Зачем мы живем, если все равно придется умирать?» И в тот момент случилось последнее,
