бы мы ни говорили, что отправляемся в Джанакпур, старались отговорить нас, и особенно настойчиво те, кто ни разу там не был. Да, действительно, мусор повсюду. Кучками его сгребают у лавок и поджигают, жгут также и мертвых животных, и задымленный воздух напитан ядовитыми испарениями пластика и паленых шкур. Повсюду летают мухи-падальщицы, и оттого даже собственный пот, ручьями струящийся в этом безвоздушном царстве, кажется отравленным. Давят звуки. Клаксоны, крики, музыка, собаки — от этих звуков словно бы становится еще душнее. Добавьте ко всему тяжелую пыль непальского бездорожья. Она мгновенно забивает легкие, покрывает лицо, волосы и руки серым безжизненным налетом, из-за чего ты сливаешься с пейзажем. Таково наше первое впечатление о Джанакпуре, общий план. И верно было бы, может, сесть на автобус и катить отсюда подальше, но мы ныряем, не задерживая дыхания. Мы знаем, к чему готовиться, но хотим отыскать здесь то, чего не увидели остальные, а кто ищет, как известно, тот и находит.
***
Как-то однажды Ася рассказывала мне, что к абсолютно любым запахам, даже самым резким, человек привыкает всего за пятнадцать минут. Наш глаз, мне кажется, устроен похоже, иначе как объяснить равнодушие, с каким уже через полчаса ты смотришь на весь этот мусор, стоячую воду на улицах, свиней и коров, бродящих повсюду и лениво жующих отходы. И, увы, всего через полчаса перестаешь вдруг удивляться противоположной, волшебной стороне этой жизни, какая ослепляет тебя вопреки брезгливости, стоит лишь только шагнуть подальше.
Джанакпур — один из самых ярких городов, какие я только видела. Здесь ходят исключительно в сари, и даже мужчины носят юбки — национальные набедренные лунги синего цвета, и тюрбаны, художественные складки которых повторяют мятые мудрые лбы. Жители неспешно разгуливают с корзинами на головах или греются и общаются на ступенях своих домов, чьи разноцветные стены украшают прославленные митхильские росписи. Вся жизнь в Джанакпуре словно проходит снаружи — едят тут, например, не иначе как на улице, здесь же читают газеты, играют в шахматы и стирают.
Помимо бытовой пестроты нам удается застать и праздничные краски. Ведь мы приезжаем в разгар фестиваля света Тихар — здесь он называется Дивали, на индийский манер. Город в эти дни превращается в большой восточный базар. Фруктовые ряды, цветочные, лотки с фейерверками, свечами и разноцветной пудрой — абстракции Поллака, если расслабить глаза. Каждый четвертый магазин здесь продает ткани и сари, украшенные золотыми вышивками и россыпью цветного стекла. Каждый второй — тяжелые бусы из бисера, браслеты на ноги и руки, восточные тапки и косметику. Шанс побыть настоящей принцессой есть у каждой девушки, а мы лишь в сказках об этом читали.
Другая особенность Джанакпура, пугающая и привлекательная одновременно, — здесь нет белого человека. Как нет и условий, каких он ожидает, — ни Тамеля, ни Лейксайда[24], ни англоговорящих, ни сувенирных лавок и европейской еды. К иностранцам в Джанакпуре не привыкли, как не привыкли и лукавить, искать выгоды с подобострастной улыбкой и идти на уступки. Здесь живут своими соображениями, и если же ты хочешь задержаться, приходится подстраиваться под эту сумасшедшую жизнь без всякого снисхождения. Но есть, конечно, и преимущество — без внимания приезжий здесь точно не останется.
***
Мы гуляем по Мандиру Джанаки, величественному, белоснежному храму, к нам подходит монах. Я прошу его разрешения на фото, мы начинаем разговаривать, а потом он зовет меня и Асю к себе, в монашеские покои — ашрам вишнуитов — на территории храма.
Светлая, продуваемая со всех сторон комната, выкрашенные в голубой и белый цвета стены. Вентилятор под потолком, развевающиеся саронги на бельевой веревке. Гопал — так зовут монаха усаживает нас на софу и приносит угощение: маринованные бананы, тушеный нут и лепешки роти — все это на пальмовых листах вместо тарелок. А спустя пару минут мальчик-послушник ставит перед нами воду и чай масала: в Непале, прежде чем приступать к чаепитию, обычно пьют воду мне ритуал непонятный. Гопал приносит стулья и приглашает остальных монахов — старика с отсутствующим взглядом и тростью, выкрашенной в голубой. Второй гость — высокий и тонкий мужчина, который кажется нам очень проницательным. У него черная борода и дреды, убранные на затылке, белые одеяния, оранжевая накидка и массивный деревянный амулет с когтем на шее. На каждом пальце у него по кольцу, а лицо измазано желтой пудрой — вся верхняя часть, кроме пустого треугольника на лбу[25], который венчает тика. И последний монах здесь самый главный — все называют его брахмачарий, учитель. Он важен и толст, и добродушный неугомонный Гопал смотрится на его фоне просто ребенком. Все с интересом рассматривают нас (кроме, пожалуй, старика — он разглядывает окно, да и то без интереса), а потом достают свои телефоны и делают с нами селфи. Ну а следом, без всякого смущения, переходят на разговоры о Боге.
— Так вы христиане? — обращается к нам брахмачарий.
— Да, мы выросли в этой культуре, — отвечаю я, — но больше все-таки в поиске.
— Поиск — это хорошо, — кивает монах с дредлоками, сидящий напротив меня. — А что вам нравится?
— Мне близки идеи буддизма. Как, кстати, вишнуиты относятся к Будде?
— Очень хорошо. Буддизм ведь можно считать ответвлением индуизма. Вы знаете, что Будда вырос в индуистской семье? Ну и потом, ведь не так уж это и важно, в кого человек верит. Стоит скорее оценивать, как он это делает, как живет и чувствует.
— А как вы себя чувствуете? — спрашивает Ася.
— Я счастлив, — улыбается Гопал своей наивной, почти детской улыбкой. — Живу и наслаждаюсь каждой минутой, учусь, пытаюсь себя понять, зачем я здесь и в чем предназначение человека.
— А долго вы монашествуете?
— Уже пятнадцать лет, — отвечает он. — И если мне сейчас двадцать девять, то, стало быть, с четырнадцати.
— Так вы приняли это решение, когда были еще ребенком? — поражается Ася.
— Ну да. В какой-то момент я вдруг перестал ощущать себя счастливым. Не понимал, почему вокруг столько несправедливости, в чем смысл очередного прихода, и потому решил посвятить свою жизнь поиску. Почти как вы.
— И вы даете обет безбрачия? — спрашиваю я.
— Так и есть, — отзывается лысый брахмачарий. — И мы не можем больше видеться с семьей и уж тем более заводить новую. Это жизнь в одиночестве, но это добровольный выбор каждого из нас.
Еще долго наш разговор продолжается в том же духе. И пока мы общаемся, заходят люди и кладут цветочные венки
