перебирая ногами, я еле доковылял до ледяного дворца — почти вся территория Нордландии есть сплошной ледник. Едва ступив на эту землю, которая многие тысячи лет находится в условиях вечной мерзлоты, я прекрасно понял Эйнара Мореплавателя, который отплыл из этих богами забытых мест и расселил нордов по всему северу и западу Фантазии.
Что же пишут о Нордландии в «Большой антологии»?
Не узнав ничего нового и захлопнув книгу, я — холодный, голодный — постучал в ворота, но ответа не дождался. Похоже, мне никто не собирался открывать?! Лишь белоснежный герб с перекрещёнными топориками цвета человеческой крови глядел на меня, старика, сверху вниз. Подавленный, всеми забытый я просто упал на ближайший сугроб — который, к несчастью, оказался снежным троллем. Проснувшись и недовольно фыркнув, тот, однако, не стал есть старого дурака, а ретировался куда-то очень далеко.
Что же мне делать? Если так пойдёт и дальше, то я попросту замёрзну; стану падалью и мишенью для гриффона.
Провидению суждено было оставить меня в живых, ибо по истечению некоторого времени врата всё же отомкнулись — не физически, но магически. Оттуда вышли двое привратников, которые отнесли убогого путника, нежданного гостя в Нордгард. Там меня переодели, отогрели, накормили, и спать уложили, а после — младую деву предложили. Я вежливо отказался, поскольку ещё в юности дал обет безбрачия, ибо лишь науки занимали мою душу, а плоть я привык усмирять мыслью и молитвой, аки аббат в монастыре. К тому же я стар и болен, и подобное ночное бдение может стоить мне жизни, ибо сердце может не выдержать нагрузок — дева соблазнительно хороша, юна, горяча, свежа и страстна. Также, я наслышан о пылкости нордландских девиц: они злодремучи, и студёный климат обычно компенсируют близостью, которую требуют от своих партнёров в десятикратном размере (поэтому неизвестно, отчего больше устают их мужья — от битв и сражений, или от аппетитов своих избранниц). Мне самому крайне неприятно об этом упоминать, потому как я человек, весьма далёкий от всего этого, и веду праведный образ жизни (просто как летописец я обязан записывать всё, что видел, слышал, ощущал). Несомненно, что в святости меня уличить трудно, ведь ваш Кердик любит вкусно поесть и… Но пора возвращаться к моему кругосветному путешествию.
Ничего особо сверхъестественного в Норгарде я не узрел — обычный замок далёкого Севера; шкуры, меха, рыба… Скучная жизнь, на мой взгляд.
Одевшись теплее, я отправился в селение Фиргефин-на-Ланна охотиться на рыбу — меня взяли с собой на спортивную рыбалку, и отказаться от сего мероприятия было очень некрасиво.
Суть спортивной рыбалки заключалась в том, что все — заядлые рыбаки со стажем, рыбаки-любители — собирались вместе для своеобразного соревнования: они строили палатки прямо на морском льду и сверлили лунки; мальков отпускали, зачем-то целуя их в уста, а крупную рыбу ловили на самые различные приспособления: учиться никогда не поздно, и меня в мои года ознакомили с такими словами, как поклёвка, мормышка и прочая. Я видел азарт в их глазах, я наблюдал за их счастливыми лицами — но до конца понять так и не смог. Огромный плюс состоял в том, что люди находились на природе, дышали свежим воздухом; дикостью же я считал собственно ловлю — если бы вы только знали, как замирало моё сердце, как наворачивались на глаза слёзы, когда я видел бьющуюся в агонии умирающую рыбу, которой не хватало воздуха. Лёжа на снегу, пойманная, коварно обманутая, она подпрыгивала, напрягая все мышцы своего хвоста… Я не выдержал и отвернулся; я поднялся, отряхнулся и ушёл, не в силах лицезреть убийство, которое происходит на моих глазах. Одно дело — когда рыба в твоей тарелке, и ты с превеликим удовольствием уминаешь её за обе щёки, и совсем другое — когда она мучается и страдает, ещё живая. Меня раздирало надвое: в моей душе происходило противоборство, противостояние между Кердиком-животным и Кердиком-человеком, между Кердиком-едоком и Кердиком-ботаником.
Назад я брёл угрюмо, про себя рассуждая о смысле жизни.
«Ничего необычного в Нордландии нет, — заключил я, — всё примерно то же самое; всё видел я».
Тёмным морем я поплёлся в Варвиккен — самый восточный из замков Свэя. Вскоре его воды плавно перетекли в воды Рунического моря — я почувствовал это сразу, когда обратил своё внимание на необычайный блеск льда в некоторых местах — согласно легенде, некто начертал руны прямо на дне глубокого моря, а они, обладая волшебным свойством, светили и ярко, и мощно — прямо как далёкие, мерцающие звёзды ночного неба.
Мне не хватало знаний для того, чтобы расшифровать эти таинственные знаки, эти магические символы — сколько бы я ни вглядывался, прочесть это было решительно невозможно. Увидев же сквозь зеркальную гладь призрачного господина, лежащего с открытыми глазами и вытянутыми вдоль тела руками, я…
Совладав с собой и напомнив самому себе, что Виля д'Э больше нет в мире живых, я, Кедик-зануда прибавил шаг и таки добрался до Варвиккена — я различил город издали по характерному гербу замка (шесть очень красивых снежинок на вечернем небе) и флагу кронства (голубоватый перекрёсток на снежном поле). Не останавливаясь, я прошёл мимо всех семи благородных домов (включая Хэмс и Снээт), пока не дошёл до стен Ввотрикса — столицы северного кронства Свэй и по совместительству самого снежного города Фантазии; Ввотрикс примечателен тем, что на его главной площади высится огромная белокаменная статуя Свэйи — богини зимы и Снежной королевы, которая покровительствует стране и дала ей название. Также, через Ввотрикс проходит нулевой меридиан, делящий Фантазию на Запад и Восток.
Здесь, в Свэе было намного теплее (по сравнению с Тронном, Сиберией и Нордландией), а климат способствовал постоянному наращиванию снежной массы на суше, ибо осадки в виде мягких, пушистых снежных хлопьев тут шли практически ежедневно (что есть несомненное раздолье для свэиков-младших и головная боль для свэиков-старших).
Исследовав Свэй и не найдя ничего волшебного и в нём, я с прискорбием заторопился на юго-запад, в земли кронства Сюшер — однако я сомневаюсь, Сюшер ли это, поскольку точное произношение того названия ныне позабыто.
Плутая по Берёзовой роще (которую иные называют Берёзовой пущей, Берёзовой гущей, Берёзовой чащей и т. д.), я вышел на опушку и неожиданно наткнулся на ведмедя15 — который, сонно хлопая глазками, лениво развалился, опираясь спиной о ствол дерева. Это было странно — видеть это грузное животное не спящим в разгар зимы. Ах, если бы у меня было лукошко с кореньями, или кадка с мёдом! Люблю я зверей,
