тоном старика.
– Ничего хорошего! – отвечал тот.
– Там было еще два таких же, – проворчал Дик, – я тоже хотел их забрать.
С этими словами он повел их вверх по холму, продолжая бормотать себе что-то под нос. Чем выше они поднимались, тем реже становилась чаща, и тем меньше в ней попадалось кокосовых пальм. Кокосовые пальмы любят море, и все они клонились макушками в сторону лагуны, как бы тоскуя по ней.
Они прошли зарослью тростника, футов в двадцать вышины, потом поднялись по зеленому открытому склону вплоть до большой скалы, занимавшей самое высокое место острова. Подняться на скалу оказалось не трудно. Верхняя часть ее была совершенно плоской и размером с обыкновенный обеденный стол. С нее открывался вид на весь остров и на море.
Если глянуть со скалы вниз, глаз прежде всего пробегал по трепещущим древесным макушкам до лагуны; затем за лагуной к рифам, затем за рифами к бесконечной шири Тихого океана. Рифы охватывали кольцом весь остров, то придвигаясь, то отдаляясь от него; песнь прибоя долетала тихая, как шёпот; но – странное дело! – в то время как на берегу рокот прибоя был непрерывным, с вышины можно было разобрать отдельные удары валов, разбивавшихся на коралловых утесах.
Вы, конечно, видели, как ветер рябит зеленое хлебное поле; точно так же, стоя наверху склона, можно было видеть легкий бег ветра по освещенным солнцем макушкам. Вся эта картина широкого моря, голубой лагуны, вспененных рифов и кивающей листвы была так весела и радостна, что человеку чудилось, будто он застиг невзначай какое-либо таинственное, особенное торжественное празднество Природы.
Время от времени над деревьями вспыхивали как бы цветистые ракеты. То были стаи птиц всевозможных оттенков, – синих, красных, сизых, ясноглазых, но безгласных. Над далекими рифами изредка поднимались чайки, как небольшие клубы дыма.
Местами мелкая, местами глубокая лагуна являла все оттенки темной синевы и светлой лазури. Наиболее светлыми были самые широкие и мелководные места, в которых кое-где просвечивали даже разветвления коралла, почти достигавшие поверхности. В самом широком своем месте остров достигал трех миль в поперечнике. Нигде не было видно признака жилья, не виднелось ни единого паруса на всей беспредельной глади океана.
Странно находиться в таком месте. Странно чувствовать себя среди трав, цветов, деревьев и всех щедрот Природы, ощущать веяние ветерка, покуривать трубку и сознавать, что находишься в необитаемом, неизвестном месте, – месте, куда не доходят никакие вести, кроме тех, которые приносятся чайками или ветром…
В этой пустыне букашка была столь же тщательно расписана и цветок столь же заботливо взращен, как если бы тут же стояли все народы цивилизованного мира для критики и восхваления.
Пожалуй, что нигде во всей вселенной не могло более остро чувствоваться великолепное равнодушие Природы к делам человека.
Но в голову старого матроса не приходило таких мыслей. Глаза его приковались к крошечному пятнышку на юго-востоке, – вероятно, другому такому же островку. За этим исключением, весь водный мир был пуст и безмятежен.
Эммелина не последовала за ними на вершину. Ее привлекли крупные красные ягоды на кустах ариты, казалось, выставивших их нарочно, чтобы показать солнцу, какие яды умеет изготовлять Природа. Она сорвала две большие ветки и подошла с ними к подножию скалы.
– Брось эти ягоды! – воскликнул Баттон, заметив ее – Не клади их в рот: это «беспросыпные» ягоды.
Он кубарем скатился со скалы, выбросил ядовитые ягоды и велел Эммелине открыть рот. В нем, однако, ничего не оказалось, кроме языка, изогнутого и розового, как лепесток розы. Тогда он в свой черед помог Дику спуститься и повел их обратно к берегу.
Глава XIV. Отголоски сказочной страны
– Мистер Баттон, – спросила Эммелина вечером, когда они сидели на песке возле импровизированной палатки, – мистер Баттон, кошки спят?
Они расспрашивали его в это время о «беспросыпных» ягодах.
– А кто сказал, что нет? – удивился Баттон.
– Я имею в виду, – сказала Эммелина, – что они засыпают и никогда больше не просыпаются. Как наша. У неё были полосы, белая грудь и кольца по всему хвосту. Она заснула в саду, вытянувшись и показывая свои зубы; и я сказала об этом Джейн, а Дикки прибежал и сказал дяде. Я пошла к миссис Симс, жене доктора, пить чай, а когда вернулась, то спросила Джейн, где киска, и она сказала, что та мертвая, но я не должна была говорить дяде.
– Я помню, – сказал Дик. – Это было в тот день, когда я пошел в цирк, и ты сказал мне не говорить папе, что кошка умерла. Но я сказал слуге миссис Джеймс, когда он пришел убирать в саду; и я спросил его, куда деваются кошки, когда умирают, и он сказал, что, по его мнению, они отправляются в ад – по крайней мере, он надеялся, что это так, потому что они всегда царапают цветы. Потом он велел мне никому не говорить, что он это сказал, потому что это было ругательство, и ему не следовало этого говорить. Я спросил его, что он даст мне, если я не скажу, и он дал мне пять центов. Это было в тот день, когда я купил кокосовый орех.
Палатка, самодельное сооружение, состоящее из двух весел и ветки дерева, которую Баттон отпилил от карликового аоа, и запасного паруса, который он принес с брига, была поставлена в центре пляжа, чтобы на неё не падали кокосовые орехи, если ночью ветер усилится. Солнце село, но луна еще не взошла, когда они сидели в свете звезд на песке возле временного жилища.
– Пэдди, а кто это, ты сказал, делает сапоги для людей? – спросил Дик, помолчав.
– Кто это?”
– Ты же сказал в лесу, что я не должна разговаривать, иначе…
– О, клуриконы – маленькие человечки, которые сколачивают башмаки Хорошим людям. Это ты про них?
– Да, – сказал Дик, не вполне понимая, их он имеет в виду, или нет, но ему очень хотелось узнать что-то такое, что по его мнению, было любопытно. – А кто такие Хорошие люди?
– Охо, где ты родился и вырос, если не знаешь, что Хорошие люди – это другое название фей, скрывающее их присутствие?
– А их и нет, – ответил Дик. – Миссис Симс сказала, что нет.
– Миссис Джеймс, – вставила Эммелина, – сказала, что они есть. Она сказала, что ей нравится видеть, как дети верят в фей. Она разговаривала с другой дамой, у которой было красное перо в шляпке и меховая муфта. Они пили чай, а я сидел на коврике у камина. Она сказала, что мир становится все хуже
