О странах и королевствах, всегда бывшими для Аверил безликими названиями в книгах.
Немного о братстве.
Нынче их двенадцать, проклятых богами бессмертных существ, и Аверил, внимательно ловя каждое слово Торнстона, задумывалась невольно — почему так мало? Если у них появляются новые ученики, то отчего не становится больше собратьев? Ведь они же бессмертны, а значит, за столько веков существования ордена проклятых должно уж немало набраться.
Однажды она решилась спросить об этом у Торнстона и, к безмерному удивлению своему, узнала, что членов братства можно убить. Что существует тайное средство, способное уничтожить проклятого так же, как обычное оружие или болезни убивают простых смертных. Что члены ордена используют его против своих же собратьев, избавляясь от тех, с кем связаны кругом. В круге должно быть двенадцать, а лучше и больше членов, объяснил Торнстон, тогда сила их будет полной, но если станет меньше, то вместе с тем уменьшится и прославленное могущество и неуязвимость братства. И добавил, что некоторое время назад в круге оставалось девять собратьев и что в ту пору они как никогда прежде были близки к потере бессмертия и силы.
Странно это — орден бессмертных, которых можно убить, подобно любому живому существу под этим солнцем.
Дом Герарда, по замечанию Торнстона, невелик и вполне себе обыкновенен, традиционен, но Аверил он показался большим, всяко больше избы деревенской, и точно куда роскошнее. Просторная кухня, светлая столовая, уютная гостиная, вмещающая в себе библиотеку. На втором этаже три спальни и отдельная ванная комната с настоящим водопроводом. Вода из изогнутого медного крана текла холодная, — нагреваться она должна в маленькой котельной в подвале, добавил Торнстон, но поскольку домом последние пару месяцев не пользовались, то и воду не грели, — однако для Аверил и это чудо. Воду не надо ни носить, ни греть самой — разве не удивительно?
Ей разрешили выбрать спальню, и Аверил остановилась на той, что поменьше, для гостей. Пока Герард не вернётся и не велит иного, спать в его постели девушка не собиралась.
Сам дом, двухэтажный, каменный, увитый плющом, располагался по соседству с небольшим городом и там, несмотря на робкие уверения Аверил, что она и так справится, Торнстон нанял приходящую прислугу — кухарку, мальчишку для мелких поручений и горничную. Нашёл портного, хотя без новых платьев Аверил прекрасно могла бы обойтись — ни к чему лишние траты. Вскоре по просьбе проклятого кухарка привела свою племянницу, хорошенькую, словно лесная фея, темноволосую и темноглазую, помогать Аверил — будто Аверил знала, как управлять прислугой. И целым домом. И камеристкой. Таким, как она, не прислуживают, не кланяются, не говорят, обращаясь, «госпожа», точно она, Аверил, родилась если не леди знатной, то хотя бы из семьи зажиточных горожан вышла.
Всякому должно быть видно, что она всего-навсего невольница-простолюдинка, жалкая, безродная, как и прочее отребье.
Торнстон то уезжал на несколько дней, то возвращался, проводя ночи под крышей дома друга, но Аверил уже перестала опасаться его, как опасалась в самом начале пути, страшась что ехать с проклятым в одном экипаже, что останавливаться на ночлег в гостиницах и на постоялых дворах. Торнстон не прикасался к ней больше необходимого, не удерживал и не смотрел так, как смотрел Герард и другие мужчины. Порою принюхивался к ней, подобно собрату, однако немного иначе, не точь-в-точь, не жадно, скорее удивлённо, озабоченно, а после хмурился, будто обнаружил нечто неожиданное, не совсем понятное. Не позволял чужим даже случайно касаться Аверил, не допускал ни оскорблений, ни шуточек сальных, сам же вёл себя так, словно был ей опекуном или старшим братом, мечтами о котором — защитнике верном, надёжном, никогда бы не давшим младшую сестру в обиду, — грезилось в детстве.
Уже по приезду в Афаллию Торнстон начал передавать Аверил письма от Герарда, невесть как пересылаемые так быстро. Спросил, не хочет ли Аверил ответить, предложил записать под её диктовку, однако девушка отказалась.
Сама напишет, чай, грамоте обучена.
Писала, приходя в ужас от собственного почерка — не изящная вязь слов, но забор крупных угловатых букв, — рвала бумагу на мелкие клочки, сжигала остатки в камине и переписывала заново. Едва не плакала от отчаяния, осознав вдруг, как мало умеет, ни писать красиво, ни складно мысли на бумаге излагать. Вслух, оно всё проще произносить, да и не было прежде в окружении её людей, чистотой речи отличавшихся. Шерис ещё могла что помудрее сказать или словечко какое, иноземное будто, ввернуть, а так-то и в деревне, и у матушки Боро все говорили по-простому, без изысков аристократических. Торнстон упомянул, что Герард из знатных, что мать его была самого что ни на есть высокого рода и положения, и, должно быть, смешно Герарду каракули Аверил разбирать. Да и о чём ей писать?
Доехали хорошо, быстро. Правда, это Торнстон уверяет, что быстро для наземного способа передвижения, а Аверил тряска в каретах, пересадки да бесконечная череда постоялых дворов вечностью показалась.
Устроились на месте как должно. Или нет? Не жаловаться же Герарду, что ей совершенно ни к чему личная горничная?
В Афаллии тепло и солнце светит каждый день, а дождь если и случается, то нечасто и тоже тёплый.
Аверил много читает — чтение даётся всяко лучше, привычнее, нежели чистописание. Читает всё подряд, что в библиотеке находит, и надеется, что Герард не будет недоволен её своеволием. Читать интересно и ещё надо время занимать, потому что в доме проклятого, с прислугой и Торнстоном, следящим, чтобы Аверил не занималась ничем, что не положено знатной даме — она ведь вовсе не такая, не неженка и не белоручка, — ей нечего делать.
Наверное, прислуга тайком смеётся над Аверил, пусть бы за глаза ничего не говорит и не смотрит презрительно. Стевия, исполняющая работу камеристки, ровесница Аверил, бойкая и смешливая, много знает и болтает без умолку. Она другая, она — не Аверил, ничего не боится, хочет увидеть мир и смело смотрит в глаза Торнстону, не отводит взгляда, не опускает взор к полу, как сделала бы Аверил на её месте. И Торнстон тоже странно ведёт себя в присутствии Стевии. То молчит, будто разом позабыв все слова, то спорит с нею, точно бессмертному есть резон поединки словесные вести с обычной девушкой низкого рождения, то пытается грубовато осадить, когда замечания Стевии становятся остры, словно осколок стекла, а сам украдкой всё принюхивается к ней, приглядывается. Аверил тоже — да-да, глупость-то какая! — принюхивалась тайком к горничной, но ничего не заметила.
И с самой Аверил неладное что-то творится. Отчим и матушка Боро теперь далеко, нет у них власти над ней, нет законного права распоряжаться ею, живёт она в большом красивом доме, ни в чём не нуждается, может читать, может гулять по саду, только нет отчего-то радости в сердце, лишь тоска да томление неясное, подтачивающее исподволь, будто вода камень. Иногда Аверил не спится по ночам, а иногда снятся такие сны, что хоть ты спать не ложись. Сны воскрешают воспоминания о том, что показывала когда-то матушка Боро, всё то, что довелось видеть Аверил через потайные глазки, но во снах оно происходит с ней и почему-то не вызывает прежнего отвращения. Наоборот, каждое прикосновение поднимает волну жара, тело точно огнём занимается, и по пробуждению ощущения не исчезают сразу, однако тлеют угольками глубоко внутри.
