70. – Не хочу ничего выдумывать и обманывать.
Да, это рискованно, но я буду выбирать с осторожностью.
Мы подъехали к елочному базару и вылезли из машины. К нам подошел какой-то парень. Сперва он уставился на Бонни, потом стыдливо перевел взгляд на мои ноги и снова поднял глаза.
– Нам нужна помощь, – сказала я. – И мне кажется, вы тот, кто точно сможет нам помочь.
«Люди готовы помогать, – убеждала я себя. – Нужно просто давать им такую возможность».
Сделав глубокий вдох, я снова заговорила:
– Понимаете, в Литл-Роке есть дом, и в нем живут несколько больных СПИДом, которым осталось совсем недолго. И я подумала, что им было бы очень приятно, если бы свое последнее Рождество они встретили у елки.
Ему потребовалось время, чтобы осмыслить услышанное. Он немного помолчал: мог согласиться, а мог и отказать, и тема была бы закрыта.
– Хорошо, – спокойно ответил продавец.
– Хорошо? – переспросила я и тут же осеклась, пока он не передумал. – Что ж, замечательно. Правда, я вам очень благодарна!
В таких обстоятельствах я была бы рада и елочному обрубку, но мужчина принес нам хорошенькую ель. И даже сам погрузил ее в пикап, пока Эллисон приплясывала вокруг него.
– Вот, возьмите еще подставку, – сказал он.
Я улыбалась, словно мне в руки попал выигрышный билет.
– Спасибо, – сказала я. – Вы совершили прекрасный поступок, и я это очень ценю.
– Не стоит, – ответил мужчина.
– Стоит, – возразила я.
Когда мы выехали на дорогу, Бонни наконец открыла рот:
– Все прошло куда лучше, чем я ожидала.
– И не говори! – ответила я. – Теперь едем за открытками.
В те годы я была постоянным покупателем в «Холлмарк» и решила заехать именно туда. Возможно, мою уверенность подогревало то, что на елочном базаре все сложилось так удачно. Хозяйка магазина, сидя на полу, раскладывала на стенде открытки.
– Добрый день, – сказала я.
Женщина ответила мне широкой улыбкой. К ее переднему зубу прилип крохотный кусочек салата.
– Я хочу подарить дух Рождества нескольким больным СПИДом, которые живут в Литл-Роке, – сказала я. Улыбка исчезла. – И хотела узнать, не могли бы вы пожертвовать упаковку рождественских открыток.
Женщина чуть пригнулась и огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что никто больше не слышал моих слов. Затем она озадаченно посмотрела на меня.
Я заговорила снова:
– Больные могли бы отправить открытки своим родными или кому-то еще…
– Кто захочет получить открытку от таких людей? – спросила женщина.
– Не знаю.
– Я не одобряю их образ жизни, – громко сказала женщина. Вид у нее при этом был отчаянно гордый.
– Жить им осталось недолго, – ответила я. – Так что можете не волноваться.
Женщина смотрела на меня так, словно видела перед собой или мерзкого, или глупого человека. А ведь я была завсегдатаем ее магазина. Наконец она взяла с полки упаковку открыток.
– Ладно, держите. Раз они все равно умрут, – сказала она, протянув мне открытки, – то какая разница.
– Какая разница… – тихо повторила я. – Прекрасные открытки. Я обязательно расскажу больным о вашей доброте.
– Не утруждайте себя, – сказала женщина, надувшись, чтобы поскорее выпроводить нас из магазина. Эллисон с Бонни уже стояли в дверях.
В последнюю секунду я обернулась.
– И да, у вас что-то в зубах застряло, – сказала я. Женщина с шумом выдохнула. – Мне показалось, вам стоит об этом знать.
Мы заехали еще и за марками для открыток. Выбор пал на агентство недвижимости, в котором, как мне было известно, дела шли очень хорошо. Муж владелицы компании умер, и с тех пор ей помогал сын Питер. Наши отцы были знакомы, и я надеялась, что Питеру передалась доброта покойного папы. Питер мне улыбнулся – он был чуть старше меня и выглядел просто очаровательно. Я принесла с собой открытки на случай, если мне потребуется доказательство. Рассказала про дом, про то, что у меня есть двенадцать открыток и что мне нужно двенадцать марок.
– Ничем не могу помочь, – сказала как отрезала мать Питера.
– Понимаю. – Мне не хотелось с ней спорить из-за двенадцати марок по двадцать два цента. – Пойдем, Эллисон. Спасибо, что уделили нам время.
«Просто забудь», – говорила я себе. Марки ведь можно купить и в понедельник, когда откроется почта. И, может, занести их больным чуть позже. Правда, я не знала, сколько у меня времени.
Я завела пикап, и, как только раздался глухой хрип мотора, на улицу выбежал Питер. Я открыла окно, и он протянул мне полоску из дюжины марок со статуей Свободы в профиль.
– Питер, спасибо!
– Да ладно тебе. – По его тону было ясно, что больше он не произнесет ни слова.
Я кивнула, но про себя очень радовалась тому, что нам удалось достать марки.
Я включила радио и сделала звук громче, услышав песню «Frosty the Snowman» в исполнении The Ronettes. Мы все стали подпевать, причем Эллисон едва знала из всей композиции пару слов, а из горла Бонни вместо текста вылетало кряканье.
Мы подъехали к дому. Перед нами было симпатичное здание в ремесленном стиле, обшитое светло-бежевым виниловым сайдингом и украшенное колоннами из белого кирпича. Мое воображение нарисовало такие яркие образы больных мужчин, живущих в этом доме, что мне пришлось напомнить себе, что мы с ними еще не знакомы.
– Эллисон, – поспешно сказала я, пока мы не вышли из машины, – я хочу, чтобы сегодня ты вела себя очень-очень хорошо, договорились?
Эллисон нахмурилась.
– Я всегда себя хорошо веду, – буркнула она.
– Знаю, малышка, – сказала я, отстегивая ее ремень.
Я достала елку из кузова, протащила ее по земле до крыльца и постучала. Мне открыл высокий тощий мужчина, который, кажется, отличался худобой еще до болезни. Но теперь он явно был нездоров.
– Я подруга… – я назвала имя психолога. – Он сказал, что мы можем заехать к вам, чтобы принести вам дух Рождества.
Мужчина посмотрел на меня так же озадаченно, как и продавщица из «Холлмарк», но постепенно выражение его лица смягчилось.
– Как мило с вашей стороны, – ответил он еще более слабым голосом, чем я ожидала. – Проходите, проходите.
В доме было просторно, словно в демонстрационной квартире на курорте. На диване сидел светловолосый мужчина, накрытый одеялом.
– Пожалуйста, не вставайте, – сказала я ему, хотя и не была уверена, что у него есть силы подняться.
На шум с верхнего этажа сбежал мужчина с такими же короткими волосами, как у Бонни. В руках у него была кисть для рисования. Всем парням было немного за двадцать.
– Меня зовут Рут Кокер Беркс, – сказала я, пожав руку каждому из них. – Это моя подруга Бонни и моя дочь Эллисон. Я помогаю больным СПИДом в больницах Литл-Рока и Хот-Спрингса. И мне захотелось приехать и познакомиться с вами.
На секунду в комнате наступило молчание.
– Никто не узнает, почему я сюда приезжала, – сказала я. – Обещаю.
Мы принялись устанавливать елку, а тощий парень принес с кухни радио и включил рождественские песни.
Мужчины смотрели, как кружится Эллисон, и Бонни смеялась. Она, ничуть не стесняясь этих парней, объяснила им, что перенесла рак. Я еще никогда не слышала, чтобы она так много рассказывала посторонним о своем лечении и об операциях. И они прекрасно понимали друг друга.
Художник сказал, что нам нужны елочные украшения, и тут же кое-что придумал.
– Пойдемте, – позвал он нас с Эллисон, – мы можем сделать их своими руками.
Бонни с двумя парнями осталась внизу. Художник превратил свою спальню на втором этаже – светлую комнату с матрасом на полу – в мастерскую, в которой все внимание приковывал полуразвалившийся заляпанный краской стол. Повсюду на стенах висели рисунки, приклеенные скотчем: призрачные контуры людей и пейзажей.
– Хочешь что-нибудь нарисовать? – спросил художник у Эллисон.
Она кивнула, спрятав руки за спину.
– Смотри, это акварель. Обожаю рисовать акварелью, – сказал художник, а потом окунул в воду и отжал дюймовую плоскую кисть. – Нам нужны только краски, вода и свет. Держи. – Он протянул Эллисон кисточку. – Выбирай любой цвет.
Эллисон обмакнула кисть в
