— Что? — машинально спросил он, глядя сквозь нее.
— Неприятно обнимать меня, когда мечтаешь о Селин.
Он замотал головой, словно просыпаясь:
— Нет-нет… Нет. Ну что ты!
Но она уже тоскливо отвернулась, сжимая кулаки в карманах:
— Пойдем отсюда.
— Почему?
— Потому, что мне тут слишком хорошо. Потому, что тут нет посторонних глаз. Потому, что мне… Неужели ты настолько слеп? Мне хорошо с тобой!
Филипп долго молчал. Удивительно, до какой степени перевернула его жизнь маленькая Селин, если он забыл, что в таких случаях нужно говорить женщинам. А ведь был большой знаток! С трудом собрав волю и остатки остроумия, он улыбнулся, разворачивая ее к себе за плечи:
— Вот что, Джессика. Я понимаю, что вина моя безмерна. — Он очаровательно улыбался и вдруг увидел: она начала прощать. — Но чтобы я мог как следует искупить ее перед тобой, позволь мне пригласить тебя на танец.
— На танец?
— Да. Видишь ли, я немного замерз, мне хочется потанцевать с хорошенькой девушкой, чтобы согреться…
— Где же ты возьмешь хорошенькую девушку? Ума не приложу! И где ты возьмешь музыку? — Джессика внимательно смотрела на него, пытаясь подыграть.
— Как! Ты не слышишь музыки? — Филипп осторожно развернул ее за плечи к себе.
Она потянулась к нему и закрыла глаза.
— Теперь слышу.
Ему казалось, что он танцует с Селин. Ему казалось, что он обнимает Селин. Ему казалось, что его губы целуют Селин… Филипп резко отстранился:
— Что ты делаешь?
— Целую тебя. Разве тебе неприятно?
— Приятно, но…
— Забудь ты про нее! Ты мне нравишься, Фил! — В глазах Джессики полыхало дикое пламя ревности. — Очень сильно нравишься! Ты что, слепой?
— Нет, не слепой, — обреченно ответил он.
— Ты — мой мужчина, я чувствую это.
— Как такое может быть?
— Не знаю, но когда ты остановил меня на улице и… Я поняла: вот оно!
— Джессика!
— Филипп! Милый мой. Господи, но у меня никогда не было такого. Я… Я уже не юная дурочка, кое-что понимаю.
— Не юная? Сколько же тебе? — Он спохватился. — Извини, это, конечно, такой вопрос…
— Чушь. Это нормальный вопрос. Мне двадцать девять.
— Двадцать девять? Тебе двадцать девять?
— А что такого?
— Ничего. Мне тоже двадцать девять.
— Вот видишь! Даже это у нас сходится!
Филипп пропустил мимо ушей последнюю реплику.
— А ей — восемнадцать. А выглядите вы одинаково.
Лицо Джессики почему-то перекосило.
— Жалко я тогда до тебя не доехала!
— Джессика! Что ты такое говоришь?
— Да, если бы этот пьяный идиот нас не перепутал, ты бы стал моим! — В ее голосе появились слезы.
— Джессика!
— И не знал бы свою дурацкую Селин, которая тебя бросила!
— Прошу тебя.
— Да! Бросила! Бросила!
— Джессика, успокойся.
— Черт бы побрал эту хитрую бестию!
Он резко убрал руки с ее спины и отступил назад. Голос его был тихим:
— Никто. Никогда. Не смеет при мне оскорблять Селин. Приятного вечера. — Он отвесил галантный поклон и ушел из парка.
А она молча плакала, глядя ему вслед.
6
Филипп едва дошел до конца аллеи, и тут ему стало стыдно. Между прочим, вечер на дворе. А Джессика — такая красивая и несчастная — осталась в парке одна. Он попробовал вернуться, но у пруда, где они «танцевали», ее уже не было. Он поискал в окрестностях, по тропинкам, среди ярко-красных кустов, но тоже безрезультатно. Позвать по имени ему почему-то не пришло в голову. Немного пометавшись под сумеречными деревьями, Филипп снова вышел на широкую аллею, ведущую к воротам, и уселся на скамью.
С каждой минутой стыд и раскаяние отступали, вместо них рождались другие мысли. Да, возможно он поступил некрасиво. Но с другой стороны — что он такого сделал? Джессика позволила себе недопустимое — оскорбить Селин. А этого он не простит никому.
Интересно, а почему он решил никому не прощать? Почему взял на себя роль ее ангела-хранителя и защитника от всех бед? А она-то сама его об этом просила?
Филипп схватился за голову и, поставив локти на колени, несколько минут сидел в такой «горестной» позе, размышляя над своей смелостью. Ведь по сути дела, он делает то же самое, что и Джессика. Он любит Селин и хочет преследовать ее всюду. Только у него ничего не получается, потому что Селин не так-то просто поймать. А у Джессики он как на ладони, да еще и зависим от нее.
— Какой бред! — в сердцах воскликнул он. — Я, взрослый человек, учредитель и владелец фирмы, завишу от какой-то секретарши! Послать к черту этих американцев!
— Вот именно! — раздалось с соседней лавочки. — Ведите себя строже со своими подчиненными.
Филипп повернул голову вправо и увидел чудесного старичка с белой бородой и клюшечкой, ни дать ни взять — сказочный джинн. Несколько минут Филипп смотрел на него и хлопал глазами. Ему захотелось честно спросить: «Вы — мой глюк?» Но старичок замотал головой, как будто прочитав его мысли:
— Я, молодой человек, случайно явился свидетелем той сцены, которая произошла на берегу.
— То есть?
— Я видел, как вы обидели девушку. А она, между прочим, плакала, глядя вам вслед.
— И… и, простите, что?
— И ничего. Вам должно быть стыдно.
— А мне и стыдно.
— Не за это.
— А за что?
— За то, что вы лукавите с ней. Вы думаете о другой.
Филипп слегка отодвинулся на дальний край скамьи. Теперь ему придется выслушивать докучливые нотации сумасшедшего.
— Может быть, вам… не надо принимать так близко к сердцу мои проблемы?
— Не надо лезть в чужую душу, если вы не уверены, что останетесь там надолго! Вот что не надо!
— Что-о?
— Вы имели неосторожность подать ей надежду этим приглашением на танец.
— Вы подслушивали!
— А на самом деле сделали это по своей донжуанской привычке! Вы хотели ее утешить, а вместо этого сделали ей еще больнее!
— Да что вы себе позволяете?!
— А вы вообще знаете, что такое танец?
— Нет. Надеюсь, вы…
— Что такое танец по своей сути? Вы это знаете?
— Не знаю!!!
