— удивительное дело — не высказала этого никому, кроме Ильтена. Тюль так Тюль, не учить же их, как детей называть. В Тикви с именами полный бардак — небось, не зря они вне употребления, кроме как в семейном кругу. Несмотря на официальное правило, что имя ребенку дает отец, во многих случаях явно чувствуется влияние матерей, выросших в среде иного языка и иных понятий. А поскольку проблемы с воспроизведением начались у тиквийцев давным-давно, и инопланетные невесты уже многие века — норма, а не экзотика, странные имена ни у кого не вызывают смущения и кажутся обычными, а вовсе не странными. Одного из бандитов, пойманных при участии Терезы, звали Лёляля — мамочка сочла, что именно такое имя лучше всего подходит пацану. Так что Тюль — еще куда ни шло. Почти Тиль, а Тиль — нормальное имя.
Хэнк прояснил ситуацию, когда они отмечали рождение. Оказалось, детей он называл именами своих командиров и учителей, погибших на Т2. Тереза оценила: достойная причина. И не стала придираться к звучанию.
Ильтен был на седьмом небе от счастья. Не верил в девочку, пока доктор Нихес не поднес очевидное свидетельство к самым глазам папы. Теперь его не покидали благостные мысли о размере денежного пособия, которое вот-вот упадет на счет, и на лице не гасла улыбка. Хэнк снова завел разговор о будущем браке дочки с одним из его сыновей, чем рассердил Терезу. Но еще больше она возмутилась, когда примерно о том же заговорил Маэдо, специально приехавший из столицы их поздравить.
— Чудесная малышка, — оценил он. — Как подрастет, отдайте за меня замуж.
— Обалдел?
Тереза аж задохнулась. Схватила чашку и запустила ему в лоб. Увы, лоб почти не пострадал, а чашка разбилась.
— Выкуси! — Тереза метнула вторую чашку.
— Дорогая, мы так всех чашек лишимся. — Ильтен попытался урезонить ее. — Не из чего будет чай пить.
Маэдо выставил руки, закрывая лицо. Чашка срикошетила на ковер, вроде бы оставшись целой.
— А что, собственно, не так? — Он аккуратно выглянул из-под защиты рук. — Чем я не жених? Отлично зарабатываю, имею престижную должность. И как мужчина неплох, — заметил он. — Вы же меня хорошо знаете.
— Вот именно, — прошипела Тереза.
Все так и есть, Маэдо хороший мужик. Но это ее мужик. Какого рожна он вздумал свататься к ее дочке? И ведь, зараза, впрямь не понимает, что здесь обидного. И опасного, кстати говоря.
Благодаря мягкому вмешательству Ильтена, пригасившего накал атмосферы, никто не получил увечий. Чай допили из сохранившихся чашек. Когда Маэдо уже уходил, Тереза прижала его к стене в коридоре, вцепившись жесткими пальцами в шею.
— И думать забудь жениться на Вере, понял? Может, она вообще твоя дочь, а ты слюни развесил!
Он очень осторожно расцепил ее пальцы, потер шею. Вот проклятье, синяки ведь будут.
— Эта девочка — не моя дочь. — Он покачал головой. — Разуй глаза и посмотри на нее. Беленькая, сероглазая, кожа как бледный шелк. Это честное дитя Ильтена.
— Элеонора тоже была светленькая! — не согласилась Тереза.
— Элеонора была перерожденной ниаеннкой, — напомнил Маэдо. — Генетические закономерности там рядом не стояли. Мой ребенок будет темной масти, однозначно. Надеюсь, что будет когда-нибудь, — добавил он. — Нет никаких причин, Тереза, почему я не мог бы взять в жены твою дочь.
— Потому что мне не нравится эта идея! — буркнула она.
Но не слишком агрессивно. Слова Маэдо немного успокоили ее. Все-таки приятно сознавать, что Вера, названная по матери Ильтена, в самом деле его дочка, а не только по документам, как было с Элеонорой. Тереза не думала, что Маэдо врет или вешает лапшу на уши, не зная предмета: в генетике тут хорошо разбирались.
— Иди, — сказала она, погладив его по шее и мимолетно пожалев о следах своих пальцев. Хотя чего ему стесняться? У него нет ревнивой жены, которая могла бы заподозрить неладное, а коллеги пусть завидуют. — Приезжай как-нибудь в другое время. Более подходящее для разных занятий.
Сарагетский жук
После веселого лета судьба повернулась к Дени задом. То, что в городе будет скучно, он понимал, даром что малыш. Но никак не ожидал новой напасти. Мама всегда его любила. Папа — непонятно, папу он побаивался, но в маме был уверен. И вдруг в доме появляется какая-то хнычущая мелочь, вокруг которой мама хлопочет день и ночь, а про Дени словно забыла. Обидно! Он предложил выкинуть мелочь, чтобы не мешала маме его любить. И нарвался не только на папин ремень, но и на мамины упреки.
— Как тебе не стыдно! — сказала мама. — Он же твой братик. Он маленький, хорошенький, о нем нужно заботиться.
— А я? — Ребенок растерялся. — Я тоже маленький! И хорошенький, — добавил он неуверенно.
— А ты уже большой. — Сзади от папы прилетел подзатыльник. — Не путайся у матери под ногами.
— И что мне делать?
— Ну, иди поиграй. Только тихо! Братику нужно спать.
Вот ведь засада! Как тут нормально играть, если этот дурацкий братик все время спит? А стоит его разбудить, он тут же начинает противно пищать, а ругают за это почему-то не его, а Дени. Мячик не покидаешь, прыгать нельзя, орать нельзя. Он попробовал поиграть с братиком, подергать его за ручки и ножки, так нелепое существо развопилось, а мама стала кричать на Дени. Мама! Хорошо еще, папы не было. Если уж терпеливая и ласковая мама так накинулась, папа вообще прибил бы. А ведь раньше они говорили, что с братиком можно будет играть! Врали, стало быть.
Дени считал дни до следующего лета. До того момента, когда они поедут на дачу. Там будут Ильтены, а с госпожой Ильтен не заскучаешь. Конечно, папа отпустит его на двенадцатую дачку: все равно он больше не нужен родителям, у них есть Тюль. Когда становилось совсем грустно и горько, Дени думал о будущем лете, и грусть немного отодвигалась.
И наконец оно наступило. Папа загрузил в багажник большой синей машины кучу вещей, раньше принадлежавших Дени, а теперь отобранных у него и перешедших братику. Ванночка, стульчик, кроватка — все это совсем недавно было его, а теперь ему приходится сидеть на жестком табурете и спать на раскладушке. Даже игрушки… Стоило Тюлю протянуть к чему-либо свою цепкую мелкую лапку — это нужно было отдать. Хорошо хоть, мячик оставили. И палку, с которой Дени начал упражняться под руководством госпожи Ильтен, а потом забрал домой. Маме палка не нравилась, но папа сказал: пусть пацан развлекается. Правда, добавил: разобьешь своей палкой что-нибудь — неделю сидеть не сможешь. Не
