— Его зовут Рузвельт.
Услышав свое имя, кот приподнял голову и лениво приоткрыл один глаз.
— Да ты разувайся, проходи, — пригласил Савва.
Я сняла туфли, и неуверенно прошлась по паркету. Мокрые капроновые колготки оставляли четкие следы тридцать пятого размера. На стене висело огромное зеркало. Боже, на кого я похожа? Волосы прилипли к голове, тушь размазалась. Пока Савва что-то бормоча возился на кухне, я лихорадочно пыталась привести свой убогий вид в порядок. Я никогда в жизни не выглядела настолько уродливо. Рузвельт, окинув меня презрительным взглядом, демонстративно повернулся на другой бок.
— А ты с кем здесь живешь? — спросила я, тем временем пытаясь привести свои слипшиеся от дождя волосы, в некое подобие прически.
— С женой и тремя детьми, — Савва показался в дверном проеме, и облокотившись о косяк, крестил руки на груди. На голой груди! Святые небеса! Я никогда не видела такого великолепного голого торса. Дорожка темных волосков спускалась от пупка и уходила ниже, за ремень джинсов. Мокрая рубашка небрежно висела на плече. Я глазела на него как завороженная, потеряв при этом все свое приличие.
— Да ты мокрая вся с головы до ног. Сейчас, — он скрылся в одной из комнат, и вскоре вернулся, держа в руках черный сверток. — Раздевайся. А потом приходи, греться будем.
Он сунул сверток мне руки, а я стояла и смотрела на него округлившимися глазами. Он сказал мне раздеться, а потом приходить погреться? Мне не послышалось? Заметив моё замешательство, он забрал сверток обратно, и резко встряхнул. На меня смотрело мятое, угрюмое лицо Курта Кобейна.
— Футболка, — улыбнулся Савва, и снова всучил вещь мне в руки. — Переодевайся, и потом будем чай пить. Я на кухне.
Он вышел и прикрыл за собой дверь. Через секунду послышался звук включенного телевизора.
Я резко, правда повоевав перед этим со спутанными волосами и перекрученным лифчиком, стянула через голову свою промокшую водолазку, и тут же быстро натянула безразмерную футболку Саввы. Я в его вещи… Волнительно. Майка была мне сильно длинна, полностью скрыв короткую джинсовую юбку. Отжав кофту в первый попавшийся горшок с цветком, я, скомкав, засунула её в свою сумку, и ещё раз окинув себя взглядом в зеркало, открыла дверь в кухню. Савва стоял согнувшись у стола, и огромными ломтями нарезал белый хлеб. По МТВ, треся голыми телесами, завывала Бритни Спирс, и будто вторя ей надрывно засвистел чайник. Обернувшись, Савва окинул меня взглядом, остановившись на ногах чуть дольше положенного.
— Тебе идёт.
* * *
В такую ситуацию я попала впервые. Я в гостях у наполовину обнажённого малознакомого мне парня, который себе на уме, мы одни в квартире, и, что самое пикантное — этот парень меня будоражит, и если вдруг он вздумает распускать руки… «Размечталась! Он же хорошо воспитан», — вспомнила я его же слова, и меня чуть отпустило.
Мы сидели на небольшой уютной кухне, и пили горячий ароматный чай. Еле слышно щебетал телевизор, Рузвельт, покинув насиженное место, присоединился к нам, дабы ненароком не пропустить что-то интересное. Часы показывали начало шестого.
Мы разговаривали о чем-то, то и дело прихлебывая дымящийся напиток и поедая бутерброды с колбасой. Скованность куда-то улетучилась, и мне было хорошо и уютно сидеть вот так, рядом с ним, на его кухне и в его футболке. В коридоре, на стене, висела дорогая чешская электрогитара.
— Хорошо играешь? — держа двумя руками чашку, спросила я. Савва проследил за моим взглядом.
— Может не так вычурно, как на скрипке, но с гораздо большим удовольствием однозначно.
Он сидел на подоконнике, и курил в приоткрытое окно, держа в руках наполовину заполненную окурками жестяную банку из под пепси-колы.
— Да ты просто музыкальный полиглот, — улыбнулась я, искоса поглядывая на его голую грудь.
— Ну ты знаешь, когда твой дед пианист, бабка концертмейстер, а мать преподаватель в музыкальной школе по классу скрипки — это немудрено, — он невесело усмехнулся. — Когда у меня родятся дети, я отдам их на футбол, бокс, балет, да куда угодно, но только не на скрипку!
— Я думала тебе нравится, ты же играешь на выступлении…
— Я играю на выступлении только лишь потому, что по нескольким предметам мне поставят автомат. И можно безнаказанно прогуливать. Только и всего, — он затушил окурок, и убрал импровизированную пепельницу. — Может еще чаю? Я кивнула, хотя это была уже третья кружка. Я никогда не пила столько чая за столь короткий срок. При условии, что чай я совсем не любила.
Когда я, в прямом смысле, давилась третьей чашкой, в коридоре послышался поворот ключа, и на пороге появилась высокая женщина в очках, с невозможной химией на голове. Гнездо из одуванчиков. В руках она держала два больших пакета. На мгновение она застыла.
— Здрааасьте… — протянула Гнездо, и широко улыбнулась. — Савелий, возьми сумки, все вам напоминать надо!
«Савелий» резануло по уху. Савелий — деревенский дед, почему-то пришло мне сравнение в голову, и я чуть не поперхнулась чаем от смеха.
Вообще, мне было крайне неловко. Подумать можно было все что угодно. Да еще Савва без майки… А я в его!!! Меня осенило. Незаметно, под столом, я потянула футболку за края, стараясь прикрыть голые коленки. Но было поздно. Гнездо пристально уставилась на лидера Нирваны.
— А ты не говорил, что у нас сегодня будут гости… — Одуванчик вошла в кухню, без зазрения совести все еще детально меня изучая. Видок у меня был явно не для смотрин, скажу я вам.
— Фу, а накурил-то как! — встрепенулась женщина, и открыв окно пошире, принялась размахивать руками, будто прогоняя невидимых глазу демонов. Выглядело это комично, и в очередной раз я еле содержала смех. — Сколько тебе раз говорить, Савелий, не кури в квартире — причитала Одуванчик, не прекращая свой странный хаотичный танец. — И надень футболку, у нас же гости! — укоризненно добавила она.
Савва, улыбнувшись, закатил глаза, но послушно удалился.
— Ну, давай знакомиться, ты девочка Савелия? — доставая продукты из сумки, задала вопрос Гнездо.
Вот всю жизнь я не переваривала такие вопросы! Помню, как судорожно прихлебывала чай, и глупо улыбалась.
— Ну… мы дружим, просто… — выдавила я.
— Маша, правильно? — по-совиному мигая глазками, спросила Гнездо, и в этот момент у меня все оборвалось. Как обухом по голове. Почему-то я вспомнила нарисованное в подъезде красным лаком сердечко, с буквой «С» посередине…
— Ее зовут Катя, теть Жень, — появился на пороге Савва. На нем была надета голубая мятая рубашка, которую он не потрудился толком застегнуть и заправить в джинсы.
— Аа… Катюша… значит… — тетя Женя заметно смутилась, — а я тетя Савелия…
— … Евгения Васильевна, — закончил за нее Савва, и приобнял женщину за плечи. — В технаре, кстати, философию преподает.
