Книга Мыши - Гордон Рис

Закончился март, и наступил апрель. Наша жизнь текла плавно и размеренно — по утрам приходил Роджер, после обеда — миссис Харрис. Я была упорной в учебе, и у меня снова были хорошие перспективы на предстоящие экзамены, до которых оставалось три месяца. Мама по-прежнему работала за троих и все так же покорно сносила грубость Блейкли с его «похотливыми» ручищами.

Приближался мой день рождения, и мысль о том, что скоро мне исполнится шестнадцать, начинала будоражить меня. Я получила немного денег от своей бабушки из Уэльса, и какие-то дальние родственники прислали поздравительные открытки, которые мама выставила на серванте. Поистине трогательную открытку прислали из госпиталя, на ней расписались все медсестры и нянечки, которые ухаживали тогда за мной. Я была удивлена, когда пришло письмо из полиции, сопровождающее поздравительную открытку из школы, подписанную директором «с наилучшими пожеланиями от всего сердца». Я тут же порвала ее и выбросила в мусорную корзину.

Несмотря на внутреннюю борьбу с самой собой, я все равно ждала поздравлений от отца. Но ничего не пришло.

Эта мелкая заноза засела глубоко под кожей, и чем сильнее я пыталась ее не замечать, тем больше она меня раздражала. Я все еще не могла поверить в то, что нашим отношениям пришел конец, что я больше никогда не увижу отца. Я знала, что у него есть наш новый адрес, и начала подозревать, что мама перехватила отцовский подарок и выкинула его — однажды я даже обшарила все мусорные корзины. Но, рассудив трезво, я поняла, что мама не смогла бы утаить от меня письмо или подарок — почтальон обычно приходил не раньше, чем она уезжала на работу. Да и в самом деле: отец не позвонил мне, когда я выписалась из госпиталя, так с чего бы вдруг он вспомнил про мой день рождения? Видимо, в отместку за то, что я приняла сторону матери и захотела жить с ней, а не с ним, он отправил меня в мусорную корзину и перекрыл кран, из которого когда-то хлестали его нежные чувства ко мне.

В тот год мой день рождения, 11 апреля, выпал на четверг. Накануне вечером, около шести, позвонила мама и сказала, что задержится — Блейкли опять попросил ее встретиться с клиентом, который может прийти только во внеурочное время (ты такая лохушка, Элизабет!).

Я рано закончила с уроками и занималась рисованием в столовой, но после звонка мамы решила не возвращаться к прерванному занятию, а вместо этого самостоятельно приготовить вкусный ужин. Я до сих пор с содроганием включала газовую плиту (после того, что случилось со мной в школе), но если слегка поворачивала ручку, то, поднося спичку к горелке, умела удержаться от крика. Я сварила спагетти «болоньезе», причем очень удачно, и уже собиралась накладывать себе тарелку, когда мама открыла дверь своим ключом.

— И что все это значит? — улыбнулась она, заходя на кухню. — Я думала, завтра твой день рождения, а не мой. —

Она поцеловала меня, и ее холодный нос отпечатался на моей теплой щеке.

— Ты замерзла, — сказала я, приложив руку к холодному пятнышку на лице.

— Да, погода портится. И начинается дождь.

Пока мама переодевалась, я поставила диск с «Богемой», сервировала стол, зажгла ароматические свечи. Потом открыла бутылку красного вина, наполнила два бокала, снова закупорила бутылку и убрала ее в шкафчик. Я уже усвоила урок — одного бокала вполне достаточно.

Мама спустилась в домашних брюках и уютном джемпере, как раз когда я закончила накрывать на стол. Мы подняли бокалы за «приближающийся день рождения» и чокнулись. Потом привычно обменялись впечатлениями о прожитом дне. Мама выиграла дело против местной автобусной компании, на что, откровенно говоря, даже не надеялась; Блейкли накричал на нее в присутствии Бренды и Салли за то, что утром она принесла ему в суд не ту папку (мама сказала, что принесла ему папку, которую он просил). Я рассказала о том, как сражалась с уравнениями, которые задала миссис Харрис, но справилась лишь с тремя из десяти; из альбома Гойи я скопировала картину «Сон разума рождает чудовищ», и хотя ноги спящего мужчины получились у меня слишком короткими, совы, летучие мыши и кошки — те самые чудовища, угрожающе подкрадывающиеся к нему, — вызывали у меня искреннее восхищение.

За ужином я заметила, что взгляд мамы периодически задерживается на моем лице.

— Что? — спросила я. Из-за шрамов я стеснялась своего лица и не выносила пристальных взглядов.

— Ничего, — мечтательно произнесла она в ответ. — Мне просто не верится, что завтра моей маленькой девочке исполнится шестнадцать лет. Шестнадцать! Кажется, только вчера я кормила тебя грудью.

— Пожалуйста, мама, ведь я ем!

— Время летит так быстро, — вздохнула она, медленно качая головой. — У тебя всегда был хороший аппетит, ты никогда не отказывалась от груди.

— Мам, ты ведь не собираешься устраивать вечер памяти, правда?

— Нет, нет, если тебя это так смущает… обещаю, что не ударюсь в воспоминания времен грудного вскармливания…

Я как раз сделала глоток вина и едва не поперхнулась от смеха. Когда я успокоилась, у мамы был все тот же мечтательный взгляд.

— Завтра мы устроим настоящий праздник, Шелли. Поедем в какое-нибудь красивое местечко.

— Это лишнее, мама.

— Перестань. — Она задумчиво выписывала пальцем круги в маленькой лужице вина на столе. Когда она снова заговорила, ее глаза были влажными.

— Я хочу попросить у тебя прощения, Шелли.

— За что?

— За то, что не уберегла тебя. Не защитила от тех ужасных, ужасных девочек.

Меня душили слезы, и мой ответ прозвучал еле слышно:

— Ты ведь не знала.

— Но должна была знать. И сделать так, чтобы ты могла прийти ко мне со своей бедой.

Я тупо рисовала вилкой узоры в соусе для спагетти.

— Как ты думаешь, Шелли, почему ты не решилась рассказать мне?

— Не знаю. — Я пожала плечами. — Я была как будто… парализована. И мне было очень стыдно.

— Знаешь, для меня это больнее всего… то, что ты не почувствовала потребности довериться мне. В этом моя вина. Я была слишком занята своими переживаниями после развода, да и работой тоже. Я отгородилась от тебя.