Митридат, в противоположность хмурому скифу, был весел и на удивление говорлив. Долгое сидение в Пантикапее, вдали от событий, в которых он жаждал принять участие, настолько истомило богатыря, что он готов был драться не только с Варгадаком, но и со всем сарматским посольством. Верный Гордий только неодобрительно ворчал что-то себе под нос, однако отговорить своего повелителя от предстоящей кровавой схватки даже не пытался — уж он-то лучше всех знал безудержно смелый нрав хозяина. Слуга только мысленно поклялся, что в случае победы языга он ночью вырежет всех сарматских воинов и сам упадёт на воткнутый в землю меч.
— …Выше голову, дружище, — балагурил Митридат-Дионис, поправляя своё снаряжение. — Эка невидаль — дикие номады. Прости, — спохватился он, заметив, как нахмурился Савмак, — я не хотел тебя обидеть. Поверь, — в его грубоватом голосе зазвучали сердечные нотки, — уж ты-то к этому понятию не имеешь никакого отношения. По-моему, ты куда больше эллин, нежели некоторые разнаряженные петухи-пантикапейцы, — понтийский царевич с презрительной миной указал на галдящую боспорскую знать.
— Я и не обиделся, — ответил ему Савмак — он не сомневался в искренности нового друга. — У нас у всех кровь одного цвета — красного.
— Однако, ржавый гвоздь всем моим врагам в мягкое место, я всё-таки надеюсь, что моя кровь имеет и более благородные примеси, — себе под нос благодушно проворчал Митридат. — Хотя цвет у неё и впрямь красный, против этого не поспоришь.
— Что ты сказал? — спросил его скифский царевич.
— Да это я так… Слушай, а ведь, насколько я понимаю, у тебя из-за стычки в андроне большие неприятности. Нет?
— Думаю, что будут.
— Есть один выход… — Митридат посуровел, на его высокое чело легла морщинка. — Случай у нас с тобой из ряда вон выходящий, нельзя не признать. И отступать поздно, да и негоже, и драться с этой посольской челядью, — он с презрением посмотрел на гарцующего неподалёку Ардабевриса, — чести мало. Положа руку на сердце, я готов, нимало не сомневаясь, отправить их в Эреб как можно быстрее. По крайней мере, готов был до нашего разговора. Но теперь… — он задумался.
— Наш спор можно разрешить только кровью, — твёрдо сказал Савмак, и перед его глазами неожиданно всплыло лицо прекрасной Ксено.
— Э-э, брат, погоди, не торопись. Государственному мужу — а таковым тебе несомненно придётся когда-нибудь стать — не мешает и взвесить последствия своих поступков. Ибо действие ещё больше необратимо, нежели неосторожно оброненное слово.
— У тебя есть на уме иной выход?
— Я бы не сказал, что он мне по душе, — Митридат с видимым сожалением попробовал пальцем остроту заточки своего меча. — Но, за неимением более приемлемого…
— Тогда нам нужно просто умереть. Это будет лучшее, что только можно придумать.
— А вот это уж и вовсе мне ни к чему. Знаешь, дружище, я как-то не тороплюсь навестить своих предков, у меня ещё в этом мире остались кое-какие счета, до сих пор не оплаченные… — ненависть на миг исказила черты крупного лица юноши.
— Тогда, что ты предлагаешь?
— Они не должны умереть, — просто ответил Митридат.
— Как ты себе это представляешь?
— Ну, это зависит от нашего воинского мастерства. А его ни тебе, ни мне не занимать. Нам просто нужно пощекотать нервы пантикапейскому сброду отменным зрелищем, чтобы никто из них не получил простуды, а этих цепных псов, вскормленных на берегах Аракса, проучить так, как подобает настоящим бойцам. Без лишней крови! Конечно, несколько царапин им не помешает, но синяки и шишки воякам придётся зализывать гораздо дольше любой самой тяжёлой раны. Мы их просто отметелим, как нерадивых слуг, и отправим восвояси.
— Если, конечно удастся, — повеселел от неожиданно забрезжившей надежды Савмак.
— Именно. Что ж, на всё воля богов. Выгорит наш замысел — хорошо, не получится — так тому и быть. Запомни только одно, Савмак — в любых обстоятельствах я не оставлю тебя в беде. Клянусь Дионисом! Чересчур многим я тебе обязан, а потому готов вернуть свой долг с лихвой.
Взволнованный Савмак крепко сжал протянутую Митридатом правицу и стал поправлять сбрую саврасого. Гул над ристалищем начал напоминать рокочущий осенний прибой — на гипподром, после долгих сомнений и колебаний, наконец прибыл и сам царь Боспора.
ГЛАВА 9А как поживает наш общий знакомый, достопочтенный Авл Порций Туберон? Чересчур бурные и волнующие события, случившиеся по прибытию сарматского посольства в Пантикапей, как-то заслонили от нашего взора деяния римского агента, конечно же, вовсе не собиравшегося всё это время пребывать в неге и бездействии, наслаждаясь чистым морским воздухом и видом на безмятежный Понт Евксинский, сонно ворочающий нескончаемые водные валы. Поэтому оставим ненадолго звенящее доспехами ристалище, и перенесёмся в одно из тех мрачных и небезопасных для простого гражданина Пантикапея мест неподалёку от гавани, где нашёл себе пристанище осторожный и предусмотрительный Оронт.
Комната поражала запущенностью и пустотой. Только под одной из глинобитных стен на охапке сена валялись барсучьи шкуры и замызганная кожаная подушка — судя по всему, спальное ложе заместителя начальника следствия Понтийского царства. Авл Порций, мрачный и задумчивый, сидел на колченогом дифре с поломанной спинкой; напротив него на деревянном чурбаке примостился Оронт, при свете коптилки просматривающий какие-то записи. В комнате витал стойкий запах пропитанной лошадиным потом сбруи и человеческих нечистот. Похоже, что римский агент и его подручный кого-то ждали.
Наконец скособоченная дверь скрипнула, отворилась, и на пороге появились подчинённые Оронта — два перса с отталкивающей внешностью садистов и палачей. Они поддерживали под руки Макробия, помертвевшего от страха. Ночью его вытащили из тёплой постели и, закутав в попону, доставили в Пантикапей. После бешеной скачки купец едва не отдал богу душу, и только горячая купель и чаша подогретого вина с пряностями помогли ему вернуться в состояние, граничащее с безумием. Он что-то бормотал, брызгая слюной, и таращил помертвевшие глаза на огонёк масляного светильника.
— Так-так-так… — с удовлетворением протянул Туберон. — А вот и мы. С прибытием, Макробий! Давненько не виделись.
Однако его обращение осталось безответным — Макробий только вздрогнул и закатил глаза под лоб.
— Принесите жаровню с углями! — резко приказал Оронт персам. — Мы его сейчас немного подогреем, чтобы пришёл в себя, — с гнусной улыбкой обратился он к Туберону.
— Не торопись, — с осуждением посмотрел на него Авл Порций. — Это всегда успеется. Надеюсь, что мы договоримся без твоих штучек. Лучше пусть подадут ему вина, да хорошего, покрепче. И какую-нибудь скамью.
Пожелания римского агента были исполнены немедленно. И вскоре наш бедный купец, которому едва не силком влили в горло чашу крепкого хиосского вина, мог самостоятельно сидеть на обгаженной голубиным помётом скамье со спинкой, невесть где отысканной пронырливым живодёрами Оронта. Жаровню тоже внесли, и теперь в комнате стало гораздо уютней и теплей от жарких, посверкивающих расплавленным золотом, древесных углей.
