Сегодня он пришел ее помыть. В руках у Калибана железная миска с теплой мыльной водой. Он ставит ее на пол, достает мокрую губку, выжимает и проводит по лицу Мириам, животу, бедрам, икрам, ступням. Не грубо, но абсолютно равнодушно. Просто моет, как обычно моют пол. Особенно тщательно трет болячки, отковыривает ногтем коросту.
Напоследок Калибан споласкивает ей промежность, кидает губку в миску и принимается менять белье. Мириам едва может двинуть рукой или ногой, длины наручников хватает только, чтобы приподняться над судном. Простыня под ней резиновая, на случай, если судно перевернется. Ее меняют каждые несколько дней. Вот и сейчас Калибан снимает простыню, и Мириам подвигается, чтобы ему было удобнее. Мужчина наклоняется над ней. И из кармана брюк выглядывают ключи. Взблескивают на свету, будто бы подмигивая.
В детстве Мириам верила, что, если изо всех сил сосредоточиться, можно двигать предметы усилием воли. Что мозг можно натренировать, как обыкновенную мышцу. И каждый день по нескольку минут сидела, уставившись на карандаш или камешек. Иногда у нее от усилий начинала трястись голова и пропадало боковое зрение. Сколько раз Мириам думала об этом здесь, в подвале. Воображала, что если сосредоточиться, то можно что-то изменить, сбежать. Вспоминала свой коттедж, поросшие зеленым мхом стволы деревьев и белую ольху, похожую на кость. Мысленно оказывалась там, шла, обнаженная, сквозь туман, по мокрой от росы траве. Осока, мятлик, клевер целовали ее обнаженные икры. А рядом шел муж. И дочка.
И вот момент настал.
На ее запястьях — давнишние раны от наручников. Мириам тянется к ключам, и раны начинают кровоточить. Она тянется изо всех сил. Остался буквально какой-то дюйм. Вот бы пальцы стали магнитами. Вот бы суставы сделались гибкими, а сухожилия растянулись, как старые резинки, растянулись еще хоть чуточку. Наручники все глубже врезаются в плоть, кожа расползается, кровь стекает по руке. Именно кровь и помогает, действуя вместо смазки.
Пальцы медленно ползут вперед, и Мириам наконец удается подцепить кольцо. И в то же мгновение Калибан наклоняется в другую сторону, чтобы дотянуться до противоположного угла простыни. Ключи, звякнув, выпадают из кармана, и Мириам громко кашляет и звенит наручниками, чтобы он не услышал.
У нее меньше минуты. Сейчас Калибан выльет грязную воду в сток в полу, засунет под мышку смятую простыню, прошаркает к двери, закроет ее и примется шарить в кармане в поисках ключей. И тогда будет уже слишком поздно.
На кольце только два ключа — от двери и от наручников. Мириам зажимает тот, что поменьше, между большим пальцем и мизинцем. Так труднее удержать, зато легче дотянуться. Оглядывается на Калибана. Тот не смотрит на пленницу, его взгляд прикован к бегущему по стене пауку. Мужчина торопится следом за насекомым, что-то шепча себе под нос на непонятном языке.
Дважды Мириам роняет ключ, но ей все-таки удается вставить его в отверстие и повернуть. Она стряхивает наручники, и в тот же самый миг Калибан со стуком прихлопывает паука. Он внимательно изучает черное пятно на своей ладони, вытирает руку о штаны и возвращается к постели.
Мириам лежит совершенно неподвижно. Мужчина снова склоняется, чтобы поправить простыню. Его лицо прямо над ней. Мириам глядит ему в открытый рот, ощущает на своей щеке его дыхание. Освободившейся рукой она хватает Калибана за шею и, наверное, впервые смотрит ему в глаза.
— Прости меня. — С этими словами Мириам с хрустом, похожим на тот, какой бывает, когда откусывают яблоко, ломает своему тюремщику шею.
Патрик лежит на боку, обняв свернувшуюся калачиком Клэр. Он просыпается от громкого хлопка. Что это? Треснула ветка в костре? Но огонь уже давно прогорел, и хворост превратился в золу. В лесу темно, только сквозь ветки видно чуть порозовевшее небо. И снова этот звук. Выстрел.
Спросонья Патрик думает: все правильно, они же собирались напасть на рассвете. Как раз над ним ухмыляется вырезанное на стволе кедра лицо, и тут прямо между его раскосых глаз впивается пуля. Только тогда до юноши доходит, что напали на них самих.
Клэр выдергивает из кобуры на бедре огромный пистолет. Гэмбл тянется к своей собственной кобуре, но там пусто. Тогда он забирается на пригорок, отделяющий их костер от общей стоянки. Патрик еще не совсем проснулся, ему кажется, что его пистолет по-прежнему в рюкзаке. Выстрелы теперь не смолкают. Они почти заглушают крики мексиканцев. Пули поднимают на земле фонтанчики пыли, разносят в щепки кору деревьев, высекают искры из камней, сотрясают папоротники.
Тио выкрикивает приказы по-испански. Вон один из его людей привстал на колени за пнем и целится из винтовки. Другой лежит лицом прямо в золе, раскинув руки в стороны, на черепе сзади красной пастью ощерилась рана. Патрику удается подцепить его ружье. Прислонившись к дереву, он проверяет патроны, потом вглядывается в сумрачный лес, дожидается вспышки выстрела и, целясь туда, стреляет. Отбрасывает в сторону разряженное ружье. Непонятно, кто на них напал. Только когда над головой раздается рев вертолетных двигателей, Патрику впервые приходит в голову, что он, возможно, стреляет по своим.
Гэмбл находит свой рюкзак и забирает оружие у очередного мертвеца. На этот раз пистолет, «Ругер-22». Из такого хорошо стрелять только на близком расстоянии, ярдов с двадцати или тридцати. Но солдаты приближаются. Патрик хочет крикнуть им: «Прекратите огонь!» Он уже готов назвать свое звание и номер части, но тут его глаза встречаются с глазами Тио.
Мексиканец лежит за поваленным стволом, уперев в грудь приклад. Тио похлопывает по ружью и показывает на Патрика, словно бы говоря: «Этот выстрел предназначается тебе».
Но тут что-то стукается о ближайший ствол и тяжелой сосновой шишкой падает на землю. Из нее идет дым. Да это же шашка со слезоточивым газом. А вот и еще одна. Мексиканцы кричат и принимаются тереть глаза.
Прямо между пальцами Патрика, жужжа рассерженной осой, ударяет пуля. Он осматривает руку. Ничего, только покраснела обожженная кожа. Чуть-чуть не попала. Во второй раз ему уже так не повезет.
Из глаз льются слезы, горло горит огнем. Патрик закидывает на плечи рюкзак. Нужно бежать отсюда. Где Клэр? Девушки нигде не видно. Вообще почти ничего не видно дальше пары футов, словно в глаза налили лукового сока. Патрик делает наугад пару выстрелов и, пригнувшись, ковыляет прочь.
Идти очень трудно. По пути в коридор Мириам дважды падает. Поднимать и переставлять ноги получается только усилием воли. Суставы клинит, сухожилия словно усохли, кости кажутся хрупкими, готовыми переломиться от любого движения. На икрах твердыми шариками вздулись мускулы. Приходится сесть. Мириам растирает ноги и чуть не кричит от боли. Наконец она встает, уцепившись за стопку коробок. На этикетках написано «йод». Весь подвал заставлен этими коробками. Она что, в больнице?
Но обдумывать все это нет времени. Женщина отчаянно карабкается вверх по ступеням и, стараясь не шуметь, приоткрывает дверь. На стене висят гобелен и две картины в золотых рамах. Мириам приоткрывает дверь еще чуть-чуть. Стол с мраморной столешницей, фарфоровая лампа, причудливые часы с тремя циферблатами на каминной полке, почерневший от времени и отполированный до блеска резной стул, восточный ковер на полу, высокий потолок. Похоже на гостиную. Или даже на музей.
