– Давайте устроим такую школу! Ваши знания и труд, а мои деньги и всякая другая помощь, какая только потребуется.
В дальнейшей беседе мы решили, что такую школу лучше всего устроить в Царском Селе и назвать ее именем наследника, ибо она должна воспитывать добрых людей для его царствования. Наша школа должна будет не только учить, но и воспитывать, развивая в питомцах своих разумные, здоровые религиозность и патриотизм, талантливых же детей направлять дальше соответственно их индивидуальным дарованиям. В первую очередь она предназначается для солдатских сирот и детей.
– Вот я и доложу государю о нашем разговоре, Может быть, эта случайная наша беседа и выручит вас, – сказал, я улыбаясь.
– Тогда скажите государю и то, что я жертвую на эту школу миллион рублей. Еще потребуется – найдем деньги, я гарантирую вам сумму до пяти миллионов, – ответил мне Сытин.
Признаюсь: у меня тогда сердце перевернулось от такого размаха. Ведь тогда миллион был не советским, а настоящим – на него можно было кой-что сделать.
На другой день мы прибыли в Ставку, а вечером после высочайшего обеда я передал ген. Воейкову свой разговор с Сытиным о школе. Воейкову мысль о создании новой национальной школы очень понравилась, и он обещал поддержать перед государем мою просьбу об отводе в Царском Селе участка земли для этой школы. В пятницу перед завтраком, здороваясь со мною, государь говорит мне:
– Вы вчера ехали с Сытиным? После завтрака расскажете мне.
По окончании завтрака государь сразу подошел ко мне, и я дословно передал ему разговор с Сытиным о школе, закончившийся предложением последнего сейчас же пожертвовать миллион и нашим решением немедленно приступить к созданию новой школы. Государь слушал с огромным вниманием.
– Я всецело сочувствую вашему делу, – сказал он, когда я закончил рассказ. – Начинайте с Божьей помощью!
– Нам, ваше величество, необходим для школы небольшой участок десятин пять – земли в Царском Селе. Может быть, вы найдете возможным повелеть, чтобы дворцовое ведомство отвело его нам? – обратился я.
– К этому не встречается препятствий, – ответил государь.
– Еще одно обстоятельство. Может быть, в министерстве народного просвещения и в Св. Синоде проектируемая школа не встретит такого сочувствия, какое она встретила у вас. Тогда развитию ее этими ведомствами могут ставиться разные преграды. Я просил бы поставить нашу школу в совершенно независимое положение от обоих ведомств, – сказал я.
– Обещаю вам это, если вы возьмете школу в свои руки, – ответил государь.
Когда я рассказал Сытину о своей беседе с государем относительно школы, старик обезумел от радости.
В субботу, в 10 ч. утра Сытин был принят государем. Государь говорил только о школе и отпустил Сытина, пообещав ему полное свое содействие при ее устройстве. Сытин уехал очарованный государем, совсем забыв о Штюрмере.
При первом же моем приезде в Петроград у меня собралась группа педагогов, которых я познакомил со своей идеей новой школы и которые сразу же приступили к разработке плана, программы и всех деталей устройства школы. Весной 1917 г. должна была начаться постройка здания, но революция прервала наши начинания.
Возвращаюсь, однако, к прерванному рассказу.
Поезд, в котором я ехал, прибыл в Могилев 6 ноября с опозданием. Когда я подымался по лестнице в свое помещение, то встретил возвращавшихся с высочайшего завтрака двух свитских генералов – Б.М. Петрово-Соловово и гр. А.Н. Граббе. Слухи о петроградских настроениях в Государственной Думе и обществе уже долетели до Ставки.
Оба генерала поэтому набросились на меня с расспросами: что и как в Петрограде? Я рассказал, что знал. Они, в свою очередь, рассказали мне о происходившем в Ставке в мое отсутствие. 1 ноября к государю нарочно приезжал из Петрограда великий князь Николай Михайлович. Он в самых мрачных красках обрисовал государю внутреннее положение России, как и грозящую катастрофой политику распутинского правительства, и умолял его, пока не поздно, спасти положение.
– Если не веришь мне, спроси других, которых ты знаешь и которым ты веришь! – между прочим сказал великий князь и при этом назвал пять или шесть человек. В том числе меня и вас, – добавил Петрово-Соловово.
Какое впечатление произвела на государя беседа с великим князем, генералы не могли сказать: государь не имел обыкновения делиться с лицами свиты подобными впечатлениями.
Не ограничившись устной беседой, Николай Михайлович вручил государю письмо. И беседа, и письмо вызвали взрыв возмущения в императрице.
В мое же отсутствие, сказали мне генералы, государь два дня провел в Киеве. Там старалась повлиять на него императрица Мария Федоровна, много говорившая с ним о внутреннем положении государства. С неменьшим возмущением императрица Александра Федоровна реагировала и на беседу императрицы-матери. Чего именно добивались императрица-мать и великий князь Николай Михайлович – смены ли отдельных лиц в правительстве или назначения нового ответственного министерства, – этого генералы не объяснили. Судя же по тому, что доселе никаких новых решений государем не было принято, генералы предполагали, что натиск императрицы-матери и великого князя оказался бесплодным.
– Теперь вся наша надежда на вас. Может быть, вы сможете повлиять на государя, – обратился ко мне гр. Граббе.
– Я готов говорить с государем, чего бы это ни стоило. И чем скорее, тем лучше. Вы, наверное, поедете сегодня с ним на прогулку? Попросите, чтобы он принял меня! – ответил я Граббе. Граббе обещал.
В пять часов вечера мне позвонили по телефону из дворца, что государь примет меня сегодня в 7 ч. 20 м. вечера. Мне, таким образом, давалось всего десять минут: в 7 ч. 30 м. начинался обед.
Решаясь на беседу с государем, я сознавал, что делаю насколько ответственный, настолько же лично для себя опасный шаг. Но сознание необыкновенной остроты данного момента и массы соединенных с ним переживаний сделали меня совершенно бесчувственным и безразличным в отношении собственного благополучия. «Выгонит, – и слава Богу!» Так тогда я думал.
Никакой программы, никаких определенных требований я не собирался навязывать. Своей задачей я считал: раскрыть глаза царю на ничтожества, которым он отдал свое сердце и которые правят страной, и заставить его задуматься над внутренним состоянием государства, грозящим катастрофой прежде всего ему и его семейству. Что надо было дальше предпринять, чем и как исправить дело, – это должны были решить другие.
В 7 ч. 15 м. вечера я стоял в зале дворца, а равно в 7 ч. 20 м. камердинер государя пригласил меня в кабинет его величества.
Государь встретил меня стоя, почти у самых дверей.
На нем был мундир царскосельских гусар, который очень молодил его.
– Как вы съездили в Петроград? – обратился он ко мне и сейчас же пригласил меня сесть. – Вот сюда садитесь, по-архиерейски! – сказал он, улыбаясь и показал рукой на стоявший налево от входных дверей диван.
