Колумбийский университет, о чем я уже сообщал вам. Прослушайте мои записи, а потом сделайте свои собственные. Поначалу у вас, вероятно, ничего не получится или же голоса будут едва уловимы. Если вы не сможете привыкнуть к шуму и не научитесь пробиваться сквозь него, возьмите за основу мои самые громкие записи и судите по ним. Сначала их надо очистить от шума — для этого существует специальное оборудование,— а после этого подвергнуть спектрографическому анализу. Можно также восстановить скорость первоначальной записи и, исходя из этого, исключить возможную подделку, как если бы запись делалась с радио.
Эти голоса — реальны. Я уверен, что они принадлежат умершим. Это нельзя доказать. Но даже с научной точки зрения можно продемонстрировать, что они принадлежат сущностям без тела в том смысле, как мы это понимаем. Возможно, католическая церковь заинтересуется этим явлением — у нее достанет средств. Необходимо доказать, что голоса существуют, а их источник — неземной. И опыты можно повторять до бесконечности, лишь бы убедить самых твердолобых.
Да, голоса уверяли меня, что это не важно. Для кого не важно ? Интересно узнать. Люди боятся смерти и не желают смириться с тлением и вечным забвением. По ночам они рыдают, оплакивая своих потерянных любимых. Неужели только вера способна избавить нас от страданий? Неужели ее достаточно?
Эти пленки — моя молитва за всех, кто пребывает в горе. Конечно, они не суть спасение, ибо сомнения наверняка останутся — ведь воскрешение Лазаря не убедило даже тех, кто видел его своими собственными глазами! Если Бог не желает вмешиваться, то вмешаться должны люди. И он позволяет нам сделать это. Это наш мир.
Спасибо вам за то, что вы не объявили мое решение великим грехом отчаяния. Я-то знаю, что это не max. Я же ничего не делаю. Я только жду. Может быть, в глубине души вы все же подумали, что это неправильно. Но вы не сказали этого вслух. Поэтому я прощаюсь, и надежда не оставляет меня.
В дальнейшем вы, возможно, у слышите обо мне странные вещи. Мне страшно об этом думать, но, если это все же произойдет, знайте, что я никогда и никому не желал зла. Думайте обо мне только хорошо. ^говорились, святой отец?
Сколько же времени мы с вами знакомы? Два дня? Я буду скучать без вас. Но я знаю, что когда-нибудь мы с вами опять встретимся. Когда вы прочтете это письмо, я буду уже с моей Анной. Пожалуйста, порадуйтесь за меня.
С глубоким уважением,
Винсент Амфортас».
Амфортас пробежал глазами письмо. Кое-где он внес незначительные поправки, потом, взглянув на часы, отметил, что уже пора делать инъекцию гормона. Доктор научился делать укол заранее, не дожидаясь страшной головной боли. Теперь каждые шесть часов он почти автоматически вводил себе шесть миллиграммов лекарства. Вскоре ослабевший разум покинет его. Поэтому надо поторопиться.
Амфортас поднялся в спальню и, сделав себе укол, быстро спустился обратно и направился к пишущей машинке, которая стояла на маленьком журнальном столике. Он немного подумал и, решив, что в письмо надо внести еще одно дополнение, начал печатать:
«Р. S.: В течение долгих месяцев, пока я был занят своими исследованиями, я
частенько обращался к голосам: “Опишите свое состояние и месторасположение как можно точнее и яснее”. Несколько раз мне удавалось добиться весьма четких ответов. Вообще, голоса стараются избегать подобных настойчивых вопросов. И вам, наверное, будет интересно, какие ответы: я получил. Вот они:
“Сначала мы приходим сюда»;
“Здесь мы ждем”;
“Забвение”;
“Мертвые”;
“Это похоже на корабль”;
“Это похоже на больницу”;
“Врачи — ангелы”.
Еще я спросил: “Что мы, живые, должны делать?” — и отчетливый голос произнес: “Творить добро”. Голос был похож на женский».
Амфортас выдернул письмо из каретки и вставил в нее конверт, на котором напечатал:
«Пресв. Джозефу Дайеру.
Общество Иисуса,
Джорджтаунский университет.
Доставить в случае моей смерти».
Глава десятая
Киндерман приближался к больнице и постепенно замедлял шаг. У самого входа он оглянулся и сквозь моросящий дождь посмотрел на хмурое небо. Он попытался было определить, когда же взойдет солнце, потому что полностью утратил счет времени, но увидел лишь красные вспышки огней на полицейских машинах, которые одна за другой следовали по улице, врезаясь в ночные, сверкающие от дождя сумерки. Киндерман почувствовал, что движется как во сне. Он не ощущал собственного тела. Мир стал неузнаваем. Издалека заметив подкативших в автомобиле телерепортеров, лейтенант отвернулся и торопливо прошел внутрь больницы. Он поднялся на лифте в невропатологическое отделение и сразу же окунулся в знакомый хаос Репортеры были уже тут как тут. Внезапно Киндермана ослепила фотовспышка. Повсюду стояли полицейские. У поста дежурной медсестры уже столпились любопытные врачи, в большинстве своем сбежавшиеся сюда из других отделений. Коридор был забит перепуганными и заспанными больными. Похоже, они еще не совсем поняли, что произошло. Медсестры по очереди подходили к ним и уговаривали вернуться в палаты.
Киндерман огляделся. Напротив дежурного поста, у входа в палату Дайера стоял грозный с виду полицейский. Тут же суетился и Аткинс. Окружившие сержанта репортеры буквально засыпали его градом вопросов. Аткинс размахивал руками, мотал головой, но упорно молчал. Киндерман направился к нему. Взгляды их встретились, и лейтенант понял, что Аткинс потрясен не меньше, чем он сам.
— Аткинс, отправь всех журналистов вниз в вестибюль! — прокричал Киндерман прямо в ухо подчиненному.
На мгновение он крепко стиснул руку сержанта выше локтя и, заглянув Аткинсу в глаза, почувствовал, что тот искренне разделяет его боль. Киндерман вошел в палату Дайера и закрыл за собой дверь.
Сержант подозвал к себе полицейских.
— Отправьте этих людей вниз, на первый этаж! — приказал он.
Толпа репортеров недовольно загудела.
— Вы подняли такой шум, а здесь больные,— объяснил им Аткинс.
Журналисты продолжали громко возмущаться. Полицейские стеной наступали на них, притирая к лифтам. Аткинс подошел к посту дежурной медсестры и прислонился к столу. Скрестив руки, он цепким взглядом скользнул по двери в палату. Там, внутри, царил сверхъестественный ужас, осознать который в полной мере Аткинс пока не мог.
Из палаты вышли Стедман и Райан. На бледных лицах обоих лежали следы усталости. Райан впился взглядом в пол и, так и не поднимая глаз, торопливо удалился в глубину коридора. Стедман рассеянно посмотрел ему вслед, а потом повернулся
