Радар.
Она бежала рысцой по Королевской дороге к ангару, где мы провели ночь перед входом в город. Время от времени она останавливалась и скуля искала меня. Один раз она чуть не повернула назад, но затем побежала дальше. «Хорошая собака, – подумал я. – Спасись, если сможешь».
Сквозь облака показались луны. Волки начали выть, как по команде. Радар перешла с рысцы на полный бег. Вой стал громче, ближе. Во сне я видел низкие тени, крадущиеся по обе стороны Королевской дороги. У теней были красные глаза. «Вот, где сон превращается в ночной кошмар», – подумал я, и велел себе проснуться. Я не хотел видеть, как стая волков – две стаи, по одной с каждой стороны – выскочит с улиц и переулков разрушенного пригорода и нападёт на моего друга.
Сон померк. Я слышал, как стонет Хэйми. Фремми и Стукс перешёптывались в соседней камере. Прежде чем я смог вернуться к реальности, произошла удивительная вещь. Облако темнее ночи катилось к Радар. Когда оно пролетело на фоне лун, то превратилось в кружево. Это были бабочки-монархи. Они не летали по ночам, они должны были устроиться на ночёвку, но это же сон. Облако достигло моей собаки и зависло над ней на высоте пяти футов. Некоторые бабочки даже опустились ей на голову, на спину, и обновлённые сильные бёдра; их крылья медленно раскрывались и закрывались. Волки перестали выть, и я проснулся.
Хэйми склонился над дырой нужника в углу, спустив свои рваные штаны. Он держался за живот.
– Заглохни, а? – отозвался Йо со своего конца коридора. – Некоторые тут пытаются поспать.
– Сам заглохни, – тихо ответил я. Я подошёл к Хэйми. – Тебе плохо?
– Неа, неа, не очень. – Его вспотевшее лицо говорило об обратном. Внезапно раздался резкий пердёж и бульканье. – Ах, Боже, так-то лучше. Так лучше.
Поднялась ужасная вонь, но я схватил Хэйми за руку, чтобы он не упал, пока натягивал то, что осталось от его портков.
– О, Боже, там кто-то помер? – спросил Фремми.
– Кажется у Хэйми наконец-то отвалилась задница, – добавил Стукс.
– Тихо, – сказал я. – Вы оба. В хвори нет ничего смешного.
Они мигом заткнулись. Стукс начал прикладывать ладонь к своему лбу.
– Неа, неа, – сказал я (когда тебя сажают в тюрьму, ты мигом подхватываешь местный язык). – Не делай этого. Никогда впредь.
Я помог Хэйми вернуться на его тюфяк. Его лицо было измождённым и бледным. Мысль о том, что он будет биться с кем-то на так называемом «Честном», даже с Домми с его слабыми лёгкими, была нелепой.
Нет, неправильное слово. Страшной. Всё равно, что заставить попугая сразиться с ротвейлером.
– Еда не любит меня. Я тебе говорил. Раньше я был сильным, работал по двенадцать часов на лесопилке Бруки, иногда по четырнадцать, и никогда не просил лишнего отдыха. Потом… я не знаю, что случилось. Грибы? Неа, наерна нет. Скорее проглотил вредного жука. И теперь еда не любит меня. Сначала не было так плохо. Теперь – да. Знаешь, на что я надеюсь?
Я покачал головой.
– Надеюсь, что доживу до «Честного». Тогда я смогу умереть снаружи, а не потому, что у меня лопнет живот, пока я пытаюсь посрать в этой гнилой поганой камере!
– Тебе стало плохо здесь?
Думаю, так и было. Ядовитые грибы убивают быстро, или, в конце концов, ему стало бы лучше. Но Глубокую Малин нельзя было назвать стерильным местом. Но Хэйми помотал головой.
– Думаю, по дороге из Цитадели. После появления серости. Иногда мне кажется, уж лучше бы это была серость.
– Как давно это было?
Он покачал головой.
– Не знаю. Прошли годы. Иногда я слышу, как этот жук жужжит здесь внизу. – Он потёр свой дряблый живот. – Суетится, поедает меня потихоньку. Медленно. Мееедленно.
Он вытер пот с лица.
– Здесь было только пять человек, когда они бросили нас с Джекой сюда. – Он указал вниз по коридору на камеру, которую Джека делил с Берндом. – С нами стало семеро. Число увеличивается… кто-то умирает, и оно уменьшается… но всегда снова растёт. Сейчас тридцать один. Балт был здесь до меня; возможно, он тут дольше всех… кто всё ещё жив… и он сказал, что тогда Летучий Убийца хотел шестьдесят четыре. Больше состязаний! Больше крови и мозгов на траве! Келлин… должно быть… убедил его, что тот никогда не соберёт столько цельных, так что будет тридцать два. Йо говорит, если скоро не появится тридцать второй, Летучий Убийца приведёт Красную Молли, вместо того, чтобы оставить её на конец.
Это я знал. И хотя никогда не видел Красную Молли, я боялся её, потому что видел её мамашу. Но было то, чего я не знал. Я наклонился поближе к Хэйми.
– Элден – Летучий Убийца?
– Так они его зовут.
– У него есть другое имя? Он Гогмагог?
И тут я обнаружил огромную разницу – пропасть, бездну – между сказочным волшебством, вроде солнечных часов, обращающих время вспять, и сверхъестественным. Потому что что-то произошло.
Газовые фонари, которые как обычно гудели и источали лишь тусклый свет, внезапно вспыхнули ярко-голубыми пламенем, ярко осветив Глубокую Малин. Из некоторых камер донеслись вскрики страха и изумления. Я увидел Йоту у его решётчатой двери, прикрывающего ладонью глаза. Это длилось всего лишь секунду-другую, но я почувствовал, как каменный пол подо мной вздыбился, а затем с глухим стуком опустился. С потолка посыпался песок. Стены застонали. Казалось, наша темница взвыла при звуке этого имени.
Нет.
Не казалось.
Она действительно взвыла.
Затем всё кончилось.
Хэйми обхватил меня своей тонкой рукой за шею, достаточно крепко, чтобы у меня перехватило дыхание. Он прошептал мне на ухо: «Никогда не произноси это имя! Хочешь пробудить то, что спит в Тёмном Колодце?»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Tempus est Umbra in Mente. Туманная история. Кла. Записка. Турнирная сетка.
1
огда я был новичком в Хиллвью, я изучал латынь. Занимался этим, потому что изучение мёртвого языка показалось мне классной идеей; кроме того, папа сказал, что мама тоже учила латынь в той же школе и у той же учительницы, мисс Янг. Мама, по словам отца, считала её классной. К тому времени, когда подошла моя очередь, мисс Янг, преподающая ещё и французский,
