Тогда же великий князь Михаил Александрович связался с начальником штаба Верховного главнокомандующего и попросил генерала М. В. Алексеева доложить царю, что необходимо уволить весь состав Совета министров. Это же подтвердил великому князю и сам премьер. Новым главой правительства предлагалось назначить князя Г. Е. Львова, который и составил бы новый кабинет. В ответ Михаил Александрович услышал, что Николай II завтра же выезжает в Царское Село, до того времени откладывая решение всех кадровых перестановок. Сообщалось и о направлении в Петроград генерала Н. И. Иванова в качестве главнокомандующего столичным военным округом. С Северного и Западного фронтов 28 февраля должны были прибыть в восставший город четыре пехотных и четыре кавалерийских полка. Вскоре телеграфное сообщение между Петроградом и Ставкой прекратилось: мятежники захватили Управление телеграфной сети.
В сложившихся условиях Совет министров сам себя распустил, отстранившись от управления государством, а Дума (в лице ВКГД) получила права верховной власти, одновременно законодательной, исполнительной и судебной. При этом верховная власть ВКГД была ограничена сотрудничеством с Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов и фактом формально еще существовавшей власти самого императора! Абсурд не мог продолжаться долго. Думе необходимо было решаться на захват всей власти, в данном случае действуя вместе с антимонархически настроенным Петроградским советом. 28 февраля ВКГД принял окончательное решение о необходимости отречения царя в пользу малолетнего наследника при регентстве великого князя Михаила Александровича. Предполагалось, что к Николаю II с требованиями отречения отправится делегация в составе председателя Государственной думы М. В. Родзянко и депутата С. И. Шидловского. Проект депутатов встретил резкое противодействие со стороны председателя Петроградского совета социал-демократа меньшевика Н. С. Чхеидзе, одновременно являвшегося и членом ВКГД. На заседании думского Комитета в ночь с 1 на 2 марта было принято постановление образовать Временный общественный совет министров. О легитимности новообразования уже не задумывались: революция развивалась по своим законам. Неслучайно уже 28 февраля М. В. Родзянко приказал снять висевший в главном зале Таврического дворца, где проходили заседания депутатов, портрет царя.
Двадцать восьмого февраля начались аресты царских министров и активных «прислужников» самодержавия: были взяты под стражу председатель Совета министров князь Н. Д. Голицын, Б. В. Штюрмер, столичный градоначальник А. П. Балк, военный министр М. А. Беляев, лидер Союза русского народа А. И. Дубровин, другие сановники и общественные деятели «правого» толка. Около полуночи в Таврический дворец явился переодетый А. Д. Протопопов, попросивший какого-то студента вызвать члена Временного комитета Государственной думы А. Ф. Керенского, в руки которого и передал себя. 1 марта был арестован министр финансов П. Л. Барк, министр торговли и промышленности князь В. Н. Шаховской, бывшие министры — внутренних дел Н. А. Маклаков и военный В. А. Сухомлинов. Арестовали и незадачливого командующего Петроградским военным округом генерала С. С. Хабалова. Позднее арестованных перевели в казематы Петропавловской крепости. Революция торжествовала.
А что же делал в те дни самодержец? По воспоминаниям находившихся с ним в Ставке лиц, о волнениях в Петрограде там узнали 25 февраля, но никаких мер тогда не было принято: Николай II был по обыкновению спокоен и никаких указаний не давал. В Могилеве жизнь текла спокойно и размеренно, никаких выступлений не наблюдалось. Может быть, это спокойствие и вселяло уверенность в невозможность победы революции? Но уже на следующий день Николай II не был столь спокоен, как накануне, — его тревожили известия из столицы, он опасался за семью, тем более что дети болели. Семья самодержца оказалась в роли заложников революции, которая в любой момент могла расправиться с ненавистной «обществу» императрицей. В тот же день у Николая II случился первый сердечный приступ: стоя на молитве, он почувствовал мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся в течение пятнадцати минут.
Тогда же, 26 февраля, Александра Федоровна наконец услышала от преданных ей людей, которым безусловно доверяла, что ситуация в столице приобретает чрезвычайно опасный оборот. Прибывший в Александровский дворец шталмейстер Двора Н. Ф. Бурдуков охарактеризовал положение как безнадежное и упрашивал императрицу уехать куда-нибудь из Царского Села. Александра Федоровна ответила, что «она при больных», что сейчас она сестра милосердия. «Я верю в русский народ. Верю в его здравый смысл, в его любовь и преданность государю. Все пройдет, и все будет хорошо», — с гордостью заявила она Бурдукову. Ее надеждам не суждено было сбыться. Следующий день развеял последние сомнения в том, что правительство может справиться с ситуацией. В Мариинском дворце не только Родзянко, но и князь Голицын упрашивали великого князя Михаила Александровича из-за отсутствия государя объявить себя регентом, принять командование над войсками и поручить князю Львову составить новый кабинет. Верный своему брату, Михаил Александрович на регентство не согласился, но со Ставкой все-таки связался. О его переговорах с генералом Алексеевым речь шла выше. В тот же день, 27 февраля, императрица поняла, наконец, что днем ранее ее не запугивали, убеждая не оставаться в Царском Селе. В 10 часов вечера генерал П. П. Гротен, назначенный помощником дворцового коменданта, был вызван к телефону военным министром М. А. Беляевым. По совету председателя Государственной думы тот рекомендовал немедленно увезти императрицу с детьми подальше от Петрограда: «Завтра, возможно, будет уже поздно». О предложении проинформировали царя, приказавшего готовить для отъезда семьи поезд, но до утра об этом Александре Федоровне не докладывать. Он был против выезда императрицы с больными детьми, но, очевидно, понимал, что обстоятельства иногда бывают сильнее желания людей.
Эти обстоятельства, по воспоминаниям П. Жильяра, проявились уже вечером, когда царская резиденция стала походить на осаждаемую врагами крепость. Царскосельский гарнизон взбунтовался, на улицах была слышна стрельба. Мятежные солдаты продвигались в направлении Александровского дворца, в 500 шагах от него был убит часовой. Столкновение казалось неизбежным. Императрица ужасалась при мысли о кровопролитии, которое могло начаться прямо на ее глазах. Вместе с великой княжной Марией Николаевной она вышла к верным солдатам, занявшим оборону, побуждая их сохранять спокойствие и умоляя офицеров вступить в переговоры с мятежниками. К счастью, все закончилось благополучно; была установлена нейтральная зона, разделявшая охрану дворца и солдат гарнизона, а утром официальный приказ новой власти «положил предел этому мучительному положению». Разумеется, предвидеть такое развитие событий Николай II не мог, хотя прекрасно понимал, что «беспорядки» негативно отразятся на жизни его любимой семьи.
Поэтому, думается, даже не зная о самороспуске правительства (информация об этом пришла в Ставку только 28 февраля), царь еще вечером 27-го телеграммой уведомил супругу о намеченном на следующий день отъезде в Царское Село. Решение Николай II принял самостоятельно, несмотря на просьбы генерала Алексеева не покидать Ставку. В крайнем случае Алексеев предлагал ему выехать в расположение гвардии, но не в Царское Село. Вначале царь поддался уговорам своего начальника штаба, но вскоре изменил решение. Алексеев был потрясен, но ничего сделать не мог. Последняя роковая ошибка была совершена: Николай II подверг себя случайностям и опасностям путешествия в охваченный мятежом город.
