знание. Они лишь окно в знания. Я открываю окно и даю телу возможность понежиться в холодном влажном воздухе. Это совсем не то же самое, что видеть цифры на экране смартфона, но настоящее небо ощущается более или менее таким, как напророчил гаджет. И все же мы имеем склонность помещать наши знания в эти гаджеты, в эти окна. Мы считаем их не допускающими ошибок оракулами, которые выверяют, фильтруют, обдумывают и ощущают все за нас. Мы передаем им информацию, которую считаем важной, так что нам и не надо ничего запоминать. Что еще важнее, мы позволяем им стать нашими инстинктами. Вот почему я уверена, что важно иметь свое собственное суждение, а не полагаться целиком на гаджеты.
В университете уже полно народу, хотя каникулы еще не закончились. Мероприятия проводятся, как и во время семестра. В зданиях полно студентов – тех, кто в каникулы остался в кампусе, и тех, кто недавно вернулся из дома. Ресторанчики и кафе, как и другие общественные заведения, открыты. Я выхожу из своего здания и иду по дорожке к ресторанчику, утопающему в зелени деревьев с темного-коричневыми стволами. Я улавливаю запах влажной травы и застоявшегося ила от пруда неподалеку. По краю дорожки ползет мокрица, перебирая сотней или тысячей ножек. Через мокрую дорожку ползет улитка, оставляя за собой след блестящей, переливающейся слизи. Белка перепрыгивает с ветки на линию электропередач, смахивая капли воды мне на лицо и руки. Сзади звенит звонок, и я, оглянувшись через плечо, отхожу в сторону, уступая дорогу группе велосипедистов. Мне навстречу из-за поворота бежит трусцой мужчина средних лет в тренировочном костюме, и когда он подбегает ближе, я узнаю в нем одного из моих преподавателей. Он кивает мне и улыбается, а я поднимаю руки в приветствии вай. Пройдя поворот, я подхожу к кафешке с несколькими столиками и стульями, выставленными в узком садике, за которыми уже сидят мои университетские приятели. Я заказываю комплексный завтрак: кружку горячего американо с круассаном. Сотрудница у стойки повторяет мой заказ – судя по ее иностранному акценту, камбоджийка – и потом называет цену уже по-английски. Я расплачиваюсь за еду и занимаю свободный столик, приготовившись провести тут полчаса в ожидании открытия университетской библиотеки.
Студенты, сидящие за соседним столиком, – граждане АСЕАН, как и я. Две женщины и один мужчина. Они все говорят по-вьетнамски, на своем родном языке. Я вспоминаю, что этот язык, когда я его впервые услышала в прошлом семестре на занятиях в группе литературы стран АСЕАН, показался мне необычным. Я слушала, как студент читал на вьетнамском стихотворение. Интонации были завораживающими. По-вьетнамски слово «мать» произносится «me», что, по моему мнению, удивительно, потому что по звучанию оно очень похоже на то же самое слово на других языках: «mother» на английском, «maman» на французском, «mutter» на немецком, «mātaraḥ’» на санскрите, «matha» на пали, «e-mae» на лаосском, «māma» на китайском, «gun mae» на кхмерском, «ummi» на арабском, «omma» на корейском и т. д.
Языку предшествуют звуки, более примитивное побуждение. Если язык отражает человеческое сознание, креативность и цивилизацию, то звук – более древний инстинкт языка. Восклицания не имеют привязки к этнической группе, национальности или стране. Они способны обращаться ко всем людям в любых эмоциональных состояниях, потому что соответствуют смеху, плачу, крику от боли или стону от удовольствия. Все мы можем понять смысл звуков, будь они громкие или тихие, высокие или низкие. По этой причине, когда я слушаю, как мои одногруппники читают стихи на своих родных языках, я поначалу могу не понять их смысла, но само их звучание дает мне идею о том, что это стихотворение хочет передать. Вот что отличает поэзию от романов и рассказов: у нее есть потенциал звучания наполняться смыслом, инстинкт языка и примитивная потребность самовыражения. Я не хочу сказать, что звук – более сырой или более свежий вид высказывания, чем язык, но он действует против дистиллированного смысла слов, приближая их к истокам.
Жевать круассан-сэндвич, одновременно размышляя над происхождением звукоподражаний, – нехитрая радость в такое утро, как это. Как чудесно чувствовать бархатистую поверхность сыра и аромат масла в вылепленном умелой рукой пекаря круассане, с его тысячью нежнейших слоев теста, воздушных и тончайших!
Университетская библиотека уже открыта, но мне хочется побыть в кафе чуть дольше. Я чувствую, как моя решимость куда-то уплывает, уступая место случайности. Да, я знаю, что у меня есть дела, и что я уже к ним приступила, и что я их непременно завершу. И еще я знаю, что под наслоениями всевозможных сказаний о дедушке и моей семье, особенно в сносках литературного раба к первой главе «Приключений д-ра Сиама в мире конспирологий», в художественном вымысле есть одна истина – истина, осязаемо витающая в воздухе:
«Есть что-то замечательное в раздумьях о заботах и обязательствах, ожидающих тебя после обеда, разве нет? Сознание того, что ты сможешь разобраться с ними завтра или, возможно, после короткого сна, обнадеживает. И ты благодаришь жизнь за все эти заботы и обязательства, бремя которых она возложила на твои плечи, и еще больше благодаришь за то, что она оснастила тебя способностью разбираться со всем этим. Заботы дают тебе уверенность».
Да, именно так я себя и ощущаю сейчас. Я сижу в настоящем, а прошлое несет меня в будущее, которого я надеюсь достичь, оказаться в нем и сделать настоящим. В мире, изобилующем пунктирными линиями и несогласованностями, я хочу начал и преемственности, вот я и связываю себя с ними. Вот как мы формируем свой маршрут, свое время, свое место, свои сказания.
В кафе приходят люди, громко беседуя друг с другом. Я смахиваю крошки с рук и изучаю линии на ладонях: они прорезают кожу глубокими и мелкими бороздками, бегущими мимо кочек и складок, напоминая землю в миниатюре. «Посмотри на них, – слышу я древний голос. – Дотронься до них, если хочешь». Это голос моей прабабушки. «Я старая и морщинистая, я скоро умру», – говорит она. Но она не мертва. Она бессмертна, как она мне и говорила, и она будет возрождаться снова и снова. И я думаю про себя: прабабушка возродится прямо здесь, из моих ладоней. Сосредоточься на этом образе и всматривайся до тех пор, пока он не будет напоминать древнюю землю, когда она была только духом. «Я здесь, погребена под землей». Да, это примитивное «я»: оно гордое, древнее.
Капли дождя падают на мои ладони. Я смотрю вверх, на сумрачное небо и встаю, как и другие люди, чтобы найти где-то укрытие. Потом я решаю идти
