Мне не хочется отпускать тебя, друг мой, хотя я и знаю, что ты должен ехать.
— Не таким ты был при первой нашей встрече, — напомнил ему Талиесин.
Пендаран только насупился и отмахнулся.
— Сейчас перед тобой другой Гледдиврудд, не такой, какого ты видел тогда.
— Знаю, — сказал Талиесин, хлопая его по плечу, — но о прошлом время от времени надо напоминать, чтоб мы не возгордились.
— Вот видишь? Ты — вожатый моей души.
— Свет, — сказал Талиесин. — Смотри на Свет и служи ему, лорд Пендаран, и он будет тебе лучшим вожатым, чем кто-либо из смертных.
Пендаран печально покачал головой.
— С тяжелым сердцем я тебя отпускаю.
— Мы еще не уехали.
— Но скоро уедете. И все же я не отпущу тебя, пока ты не пообещаешь вернуться и еще какое-то время пожить под моим кровом.
— Да будет так, — согласился Талиесин.
До конца дня, пока Руна и Хейлин укладывали провизию в дорогу, Харита собирала свои небогатые пожитки. Она взялась за сборы с легким сердцем, повторяя про себя: «Я еду домой… домой…». И ей казалось, что мир был мертв и только сейчас ожил.
Вновь и вновь она замирала над плетеной люлькой, в которой спал, прижав к щеке крошечный кулачок, Мерлин. «Мы едем домой», — говорила она, ероша темные шелковистые волосики.
Мысли о доме напомнили о матери, и Харита вновь пожалела, что Брисеида не увидит ребенка. Как ей хотелось материнского совета и участия! Взяв из люльки спящего ребенка, Харита прижала его к груди и принялась тихо напевать, вспоминая то время, когда Брисеида была жива и Атлантида купалась в лучах солнца.
Пришел Эйддон и объявил, что поедет с ними.
— Чтобы вам не было скучно, — объявил он, но про себя подумал, что лишние меч и копье не будут помехой в дороге.
К вечеру, когда все было уложено, Харита поужинала в зале. Она сидела рядом с королем, а Талиесин в последний раз пел для Пендарана и его домашних.
На следующее утро они вышли во двор и увидели Эйддона и младшего из королевских сыновей, Салаха, которые уже вывели вьючных лошадей; на одной из них был устроен насест для кречета. Три другие лошади стояли оседланные, и лорд Пендаран прощался с сыновьями. Он повернулся к Талиесину и Харите, которая держала тепло укутанного в кроличьи шкурки Мерлина.
— Удачный день для путешествия, — сказал Пендаран. — Вы успеете засветло покрыть большое расстояние.
Талиесин взглянул на коней и сказал:
— Сдается, мы опустошили твои конюшни.
— Пустяки, — воскликнул король. — Я бы сам с вами поехал, когда бы не дела. Но я отправляю вместо себя сыновей, да и Руна попросила разрешения сопровождать госпожу и маленького господина. Я с радостью согласился.
Харита крепко обняла хозяина дома.
— Спасибо, лорд Пендаран. Я не была бы дочерью своего отца, если бы не предложила гостеприимство Аваллахова дома тебе и твоим близким. Если будешь в Инис Гутрине, знай, что ворота всегда открыты для тебя и почетное место ждет.
— Я ничем этого не заслужил, — отвечал Пендаран, — но если это значит, что мы еще свидимся, то я с благодарностью принимаю приглашение.
— Прощай, Алый Меч, — сказал Талиесин, сжимая его руки. — Обещаю не забывать своей клятвы. День нашей новой встречи — в моем сердце.
Король грубовато прижал Талиесина к груди и похлопал по спине:
— Вот и езжай поскорее, чтоб быстрей настал этот день.
Хенвас и Хейлин вышли проводить гостей. С ними пришла и Руна. Она села в седло, Эйддон попрощался с отцом, и всадники, повернув коней, двинулись к еще темному Маридуну, лежащему в долине под беловато-серой дымкой. Когда они проезжали мощеными улицами, люди высовывали головы и молча наблюдали за кавалькадой или перешептывались, глядя на красавицу с младенцем: «Королева фей! Видите? А это малолетний король!».
Они ехали на юг к Хабренскому заливу по римской дороге, идущей вдоль побережья к Каергвенту и Городу Легионов, прежде чем свернуть на восток к Глеву и южным римским городам, до самого Лондона и дальше. Огибая горы на юге, они проехали развалины Ленкара — когда-то оживленный портовый город в укрытой бухте превратился в груду серых камней — и на закате третьего дня были в Городе Легионов. Здешний трибун хорошо знал Эйддона и принял путешественников в своем доме. Как и многие другие военачальники, он жил в городе под самыми стенами укрепления.
— Тревожиться нечего, — говорил трибун Валенс, оставшись с Эйддоном наедине. Они сидели в кухоньке за деревянным столом, подливая себе из кувшина. — За всю весну не было ни одного набега. На севере Феодосий одерживает победу за победой. Подлые псы, захватившие тамошние земли, уползли в свои норы и еще долго будут зализывать раны.
Эйддон потянул себя за подбородок.
— Бдительность не повредит.
— Я тебе говорю, все переменилось, — уверял Валенс. — Укрепления на севере отстроили заново, вдоль южного берега воздвигли цепочку сторожевых башен, так что врасплох нас уже не застать. Галльская война идет успешно, того гляди, войска вернутся сюда. Попомни мои слова, Эйддон Ваур, через несколько лет легионы снова будут здесь, и я смогу удалиться в свое имение — жиреть на собственной говядине и сыре.
— Хорошо бы все было так, — отвечал нимало не убежденный Эйддон.
— Ладно, а ты скажи, кто эти твои друзья? Ноденс меня ослепи, если я хоть раз видел подобную красавицу. — Он подался вперед и ухмыльнулся: — Я бы на твоем месте не тревожился. Любой мало-мальски стоящий саксонский князь отвалит немало золота за такую кралю, а?
Эйддон резко выпрямился.
— Ты что, обиделся? — наивно спросил трибун.
— Из дружбы я не попомню тебе этих слов. Знал бы ты, кого приютил сегодня под своим кровом, не стал бы говорить таких глупостей.
— Просвети же меня, о Душа Премудрости и Чести, кто спит сегодня у меня в доме?
— Слышал когда-нибудь о барде Талиесине?
— А что, должен был слышать?
— Он безусловно величайший бард из всех ныне живущих. А Харита — его жена, как говорят, Ллионесская царевна, хотя сама она о себе молчит. Отец ее — король Аваллах из Инис Гутрина.
У трибуна расширились глаза.
— Надо же! О нем-то я слыхал. И как тебя занесло в такое высокое общество?
— Они жили у нас в Маридуне в прошлом году, а сейчас едут домой.
— Насчет поэтов и рассказчиков ничего не знаю, — проговорил Валенс, — но коли песнями можно пленить такую красотку, я велю раздобыть мне арфу и завтра же начну бренчать.
Эйддон рассмеялся.
— И распугаешь весь скот с окрестных холмов! — Он покачал головой. — Скажу тебе, никогда я не слышал, чтобы кто-нибудь так пел. Одним своим словом он прогнал
